Книга

И я ушел, унося на себе свитки — сколько мог унести. Книги пророков Ешаяу, Ермияу, Амоса и Теилим. И еще вот этот кусок меди. Хе-хе… а ведь я тогда перехитрил его — его, самого Йоханана, беспримерного умника и хитреца! Я, тупой и невежественный гончар! Хе-хе… Не знаю, где он припрятал горшок со свитком, но его извилистого вранья там не содержится. До потомков дойдет только честный рассказ Шимона — все по совести, по справедливости. А выдумки Йоханана — вот они, тонкий сверток, полтора локтя листовой меди. Все эти годы я носил его на себе, не решался выбросить. Как всегда, не решался. Куда девать это теперь? Свитки пророков я уже давно закопал здесь, на Масаде. Было бы конщунством класть вместе с ними еще и йохананову сказку.

Бросить вниз?.. Закопать прямо здесь?.. Как всегда, не можешь решить, а, бар-Раббан?.. хе-хе… да и зачем решать? Пусть лежит здесь, рядом со мной. Пусть судьба решает сама, решает за меня. Листовая медь — дорогой товар, немногим дешевле золота. Кто знает, куда в итоге доберется этот обрывок? Важно одно: даже если и уцелеет, он всегда будет надежно отделен от своей главной истории, к которой в свое время был так нахально приклепан — от благородного шимонова рассказа, от Ковчега, от великого плана спасения Книги. А сама по себе йохананова сказка так и останется нелепой и непонятной выдумкой, одной из многих. Вот и все.

А вот и солнце, мое последнее… давай, давай, поднимайся, нечего мешкать и смущаться. Я не боюсь смерти, никогда не боялся, а теперь, в старости, и подавно. Вон он идет, мой десятник, помощник моей смерти. Мы еще с вечера договорились, что я буду ждать его здесь, на восточном обрыве. Доброе утро, Азриэль! Эй, а ну-ка, не прячь глаза — смотри: солнце не прячет. Вот так… Не надо бояться: смерть — это всего лишь вращающийся гочарный круг, танцующий огонь, плывущее в облаках небо, текущая… текущая… текущая горлом кровь…

V

Сева проснулся с неуютным ощущением чьего-то присутствия. Он приоткрыл веки — чуть-чуть, ровно настолько, чтобы посмотреть. Увы, этого оказалось недостаточно: в узкую, исполосованную ресницами щелочку виднелся край подушки, рифленая обивка дивана под сбившейся простыней, квадратные плитки пола и ботинок, небрежно завалившийся набок. Сева слегка повернул голову, надеясь разглядеть побольше и в то же время остаться незамеченным. Он и сам не знал, зачем играет в эту древнюю детскую игру.

— Вот вы и проснулись, — сказала Ханна. Она сидела, поджав под себя ноги, в кресле напротив. — Завидую такому замечательному умению спать. Я вот не смогла. Покемарила часика три, а больше никак, ни в одном глазу.

— Который час? — спросил он, протирая глаза.

— Девять с копейками.

Сева почувствовал, что его взгляд, как глупый кутенок, ткнулся в круглые колени, в белую полоску бедра под разошедшимися краями махрового халата и немедленно отдернул дурачка в сторону, к окну. Не лезь куда не просят, гуляй исключительно в разрешенных местах! Боковым зрением он увидел, как Ханна одернула халат. Заметила его смущение. Женщины ловят такие вещи на лету, даже если их внимание полностью поглощено чем-то другим. Девять часов… а ведь ты должен был…

— Черт! — воскликнул он. — Я уже опоздал. Черт!

Ханна улыбнулась. Прячась за маской сердитого разочарования, Сева разглядывал ее серые насмешливые глаза, ярко-красный маленький рот, очень белое лицо… как это она ухитряется сохранять такую романтическую бледность в стране, где от солнца не спрячешься даже в подземелье? Хотя, на самом деле, ничего необычного нет — просто контраст белого с малиновой яркостью припухшей нижней губы, с угольной чернотой спутанных волос… поди с такими управься… А она и не управляется — воронье гнездо, да и только. Ханна непроизвольным движением подняла руку и поправила волосы. Опять заметила.

— Что вы улыбаетесь? — сердито сказал он. — Тут жизнь кувырком, а вы…

— Зато вы не улыбаетесь вовсе, — перебила она. — Я вот сейчас подумала, подумала… нет, ни разу. За все время ни одной улыбки. Это принцип такой, или просто окаменелость лица?

— Ну да, конечно, — хмыкнул Сева. — Странно до чрезвычайности. Мы ведь с вами всегда встречаемся при особо веселых обстоятельствах. То на похоронах друга, то на теракте, то…

Он обвел взглядом комнату, по дороге опять совершенно некстати натолкнувшись на вырез халата. Под ним наверняка ничего нет, под халатом. Или есть. А тебе-то какая разница, кретин недостреленный? Ты сейчас встанешь и уйдешь, понял? Ханна стянула лацканы вместе.