Книга 2

Патриций

Как-то вечером патриции собрались у Капитолия,

Новостями поделиться и выпить малость алкоголия,
Не вести ж бесед тверезыми. Марк-патриций не мытарился:
Пил нектар большими дозами и ужасно нанектарился.
И под древней под колонною он исторг из уст проклятия:
— Эх, с почтенною Матреною разойдусь я скоро, братия.
Она спуталась с поэтами, помешалась на театрах,
Так и шастает с билетами на приезжих гладиаторов.
«Я, — кричит, — от бескультурия скоро стану истеричкою.»
В общем злобствует, как фурия, поощряема сестричкою.
Только цыкают и шикают, — ох, налейте снова мне двойных.
Мне ж рабы в лицо хихикают… На войну бы мне, да нет войны.
Я нарушу все традиции, мне не справиться с обеими.
Опускаюсь я, патриции. Дую горькую с плебеями.
Я ей дом оставлю в Персии, пусть берет сестру-мегерочку,
А на отцовские сестерции заведу себе гетерочку.
У гетер, хотя безнравственней, но они не обезумели.
У гетеры пусть все явственней, зато родственники умерли.
Там сумею исцелиться и из запоя скоро выйду я…
И пошли домой патриции, Марку пьяному завидуя.

Раздвоенная личность

И вкусы, и запросы мои странны,

Я экзотичен, мягко говоря,
Могу одновременно грызть стаканы
И Шиллера читать без словаря.
Во мне два «я», два полюса планеты,
Два разных человека, два врага.
Когда один стремится на балеты,
Другой стремится прямо на бега.
Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица.
Но часто вырывается на волю
Второе «я» в обличье подлеца.
И я боюсь, давлю в себе мерзавца,
О, участь беспокойная моя!
Боюсь ошибки: может оказаться,
Что я давлю не то второе «я».
Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама,
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.
Но вот летят к чертям все идеалы.
Но вот я груб, я нетерпим и зол.
Но вот сижу и тупо ем бокалы,
Забрасывая Шиллера под стол.
А суд идет. Весь зал мне смотрит в спину,
И прокурор, и гражданин судья.
Поверьте мне, не я разбил витрину,
А подлое мое второе «я».
И я прошу вас, строго не судите,
Лишь дайте срок, но не давайте срок,
Я буду посещать суды, как зритель,
И в тюрьмы заходить на огонек.
Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан. Так и запиши.
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души.
Искореню! Похороню! Зарою!
Очищусь! Ничего не скрою я.
Мне чуждо это «я» мое второе.
Нет, это не мое второе «я».