Книга 2

А сейчас сидит он в ее доме и не спрашивает у отца ее, из самолюбия, что-ли, ничего о ней. Пьет с ним, с Максимом Григорьевичем, да перекидывается не значащими ничего фразами и напевает:

- Что вы там пьете? Мы почти не пьем.

Здесь снег да снег при солнечной погоде!

Ребята, напишите обо всем,

А то здесь ничего не происходит,

- пел Николай тихим севшим голосом, почти речитативом, напевая нехитрую мелодию:

- Мне очень не хватает вас,

Хочу увидеть милые мне рожи,

Как там Тамарка, с кем она сейчас?

Одна? Тогда пускай напишет тоже.

- Колька нарочно Тамарка, вместо положенного - Надюха.

- Страшней быть может только страшный суд,

Письмо мне будет уцелевшей нитью.

Его, быть может, мне не отдадут,

но, все равно, ребята, напишите.

- закончил Колька просительно и отчаянно, с закрытыми глазами и повибрировал грифом, чтобы продлить звук, от чего вышло уж совсем тоскливо.

- Ты откуда эту песню знаешь? - спросила она, когда он открыл глаза и взглянул на нее.

- Это ребята привезли. Какой-то парень есть, Александр Кулешов называется. В лагере бесконвойные большие деньги платили за пленки. Они все заигранные по 100 раз, мы вечерами слова разбирали и переписывали. Все без ума ходят от песен, а начальство во время шмонов, обысков то есть, листочки отбирало. Он вроде где-то сидит, Кулешов этот, или даже убили его. Хотя не знаю. Много про него болтают. Мне человек десять разные истории рассказывали. Но, наверное, все врут. А тебе понравилось?

- Понравилось, - тихо сказала Тамара, - спой Коленька еще, попросила она.

- Потом! - он снова приблизился к ней, отложив гитару, и попросил: - ты, может, все же поцелуешь меня, Том? !

Она не ответила. Тогда Колька сделал то, что и должен был в подобном случае сделать - отворил он балконную дверь, перекинулся одним махом через перила и погрозил, что разомкнет пальцы, если она его сей же момент не поцелует в губы страстно и долго, в губы. Попросил он так, чтобы что-нибудь сказать и разрядить, что ли, обстановку, вовсе не расчитывая, что просьбу его удовлетворят. Но, неожиданно для него и для себя, Тамара подошла к нему, висящему на перилах, и поцеловала так, как он требовал, долго и горячо, может быть и не страстно, но горячо.

Мгновенно как-то промелькнуло в ее голове: "Вот я ему так и отомщу - Сашке. Вот так". А он уже поднимал руки, снова тело свое перекинул на балкон, и начал целовать ее сам, как голодный пес набрасывается на еду, как человек, которому долго держали зажатыми нос и рот, а потом дали воздуху, хватает его жадно, как...

- Запри дверь, - сказала Тамара. - Псих! Придут ведь сейчас.

Он поднял ее на руки, боясь оставить даже на миг, с ношей своей драгоценной подошел к двери и запер. Так же тихо понес ее к дивану.

- Не сюда, - сказала она, - в мою комнату.

Она слышала, как колотится и рвется из-под ребер его сердце, как воздух выходит из груди его и дует ей в лицо. И она обняла его и притянула к себе, а он бормотал, как безумный - Томка! Томка! - И закрывал губы ее телом, дышал ее запахом, ею всей и проваливался куда-то в густую горячую черноту, на дне которой было блаженство и исполнение всех желаний, плавал в обнимку в терпком и пахучем вареве, называемом наслаждение.

И не помнил он ничего, что случилось, потому что сознание бросило его в эти минуты. Очнулся только услышав:

- А теперь, Коля, правда - уходи и никогда больше не возвращайся. Слышишь? Я прошу тебя, если любишь. Сейчас мне надо одной побыть. Не думай, что из-за тебя. Просто одной.

- Не уйду я никуда, Тамара! И вернусь обязательно! И ни с кем тебя делить не буду. Ты же знаешь, что Колька Коллега держит мертвой хваткой. Не вырвешься!

Вырвусь, Коля! Я сейчас сильная, потому что мне очень плохо!

- Кто-нибудь обидел? - Убью!

- Ну вот, убью! Другого нечего и ждать от тебя. И если б знал ты кого убивать собираешься?

- Кого же?

- Я, Коля, вот уже три года с Кулешовым Сашей, которого песню ты мне спел и который сидит или убит - все сразу. Ни то, ни другое, Коля. Живет он здесь, в театре работает, а сейчас у меня с ним плохо.

На все, что угодно, нашел бы ответ Коллега, на все, кроме этого, потому что еще там, в лагере, казалось ему, что знает он этого парня, что встреть он его - узнал бы в толпе, что появись он только, и стали бы они самыми близкими друзьями, если душа его такая как песни - не может и быть иначе. Сколько раз мечтал Колька, чтобы привезли его в лагерь, да и не он один - все кругом мечтали и хотели бы с ним поговорить хотя бы. Всего ожидал Колька, только не этого. И не зная, что и как ответить и как вести себя не зная, встал Колька и вышел, не дожидаясь дружка своего и Максима Григорьевича.

От составителя

Эта книга - не песенник.

Хотя, составляя ее и перечитывая стихи Владимира Высоцкого, я все время слышал его голос. За каждой строкой слышал, за каждым словом.

И даже тогда, когда мне встречались абсолютно незнакомые стихи, все равно где-то далеко в глубине возникала и звучала мелодия. И голос Высоцкого звучал. Голос, который продолжает жить...