Книга 2. Начало века

Приезд из деревни осенью 1903 года — растерянность, «сбор всем частям», вихрь сквозных впечатлений, слагающих просто сумбур в голове у меня, и явление людей, близких мне, только средне знакомых, совсем незнакомых, впервые возникших; как-то: Кистяковские; он — приват-доцент, с жаждою адвокатской карьеры, белесый, баранно-тупой, не имеющий собственных слов; он скоро стал помощником С. А. Муромцева;⁵⁹ с пересаном сидел он — на «аргонавтических» сборищах: а появился у нас как «свойственник» мой (Кистяковская — тетка моя), от дядюшки «Жоржа» (Г. В. Бугаева); мадам Кистяковская, пышная, южная и волоокая дама, водила супруга к нам; и Игорь отсиживал на воскресеньях, безмолвствуя; вскоре, когда он завел шесть помощников и стал срывать с купцов куши, он провалился как в воду.

Много времени отнимали: задуманный журнал «Весы»⁶⁰, «Скорпион» и дела, с ним связанные; так же: пересмотр наших «аргонавтических» лозунгов; кроме того: перемещения в комнатах нашей квартиры, переустройства, составленье каталога математической библиотеки отца, поступавшей в университет, появленье епископа-«субъективиста», Антония, к матери⁶¹, появление ко мне тройки «апокалиптиков» — Эрна, Флоренского и Валентина Свентицкого, с рядом заданий, меня ошарашивших, моя дружба внезапная с Н***⁶², верч около всех нас Рачинского, взвившего в жизнь пылеметы, — и… и… появление профессора Лахтина ко мне: с местом преподавателя в институте: мне девиц обучать биологии, химии, физике; место такое отверг я;⁶³ и профессор, обиженно вспыхнув, моргнул, ничего не прибавил и скрылся: навеки!

Все — в лоб!

В лоб Рачинский, — с своими «Гарнаками»:

— «Читайте Гарнака», «Гарнак говорит». В лоб — Брюсов:

— «Вы не читали Жилкэна? Борис Николаевич, — как?»

В лоб — Бальмонт:

— «Перси Шелли… у Шелли… у Тирсо де Молина…» А Метнер Эмилий — из Нижнего жарит письмами:

— «Кто хочет знать Гете, тот должен иметь под рукою „Софией Аусгабе“!»⁶⁴

Девяносто томов!

И кроме всего: мои воскресенья, владимировские понедельники, вторник Бальмонта и вторник «Кружка», среда Брюсова, приемы у «грифов», приемы в «Скорпионе», еще… стороженковские воскресенья; словом, — обходы квартир; дни — расписаны. Литературные деяния этой осени: пишу для будущих «Весов» рецензии, заметку о Спенсере и статьи «Окно в будущее»;⁶⁵ пишу в хронику «Мира искусства»;⁶⁶ стихи «Sanctus Amor»⁶⁷, рассказ «Световая сказка» (для «Грифа»);⁶⁸ усиленно переписываюсь с А. А. Блоком, с Метнером; вникаю в структуру стихов: В. Я. Брюсова «Urbi et Orbi», Ф. К. Сологуба и Гиппиус, выпущенных «Скорпионом»;⁶⁹ устраиваю за-ворошку между издательствами: «Скорпионом» и «Грифом»;⁷⁰ в итоге — временно кислеют мои отношения с Гиппиус и с Мережковским, которые, вдруг появившись в Москве, на меня едко сетуют;⁷¹ я же, обидевшись, убегаю с публичного доклада Д. С. Мережковского и попадаю в «Альпийскую розу» (такой ресторан был)⁷² на бурный мальчишник М. Н. Семенова (члена редакции «Скорпиона»), где и знакомлюсь с Т. Г. Трапезниковым, еще почти юношей (будущим своим другом)⁷³.

Словом: бессвязная лента кино, рассеивающая меня; в то время, как я делаю все усилия к тому, чтобы организовать в идейную группу хотя бы кружок «аргонавтов», — я подчиняюсь стихийному развертыванию каких-то не от меня зависящих обстоятельств; точно кто-то передергивает все мои карты; и все чаще является потребность мне отдохнуть; лето, поля, загар, сосредоточенные думы — где все это? Видно, что мне дирижировать людьми — рано; видно, мне судьба дирижировать разве что хлебными колосьями в полях; вспоминаю свои недавние ритмические жесты, брошенные в ветер с выборматыванием слов; и вспоминаю иные из своих летних стихотворений, в которых вынырнула нота сомнения; в них фигурирует какой-то себя вообразивший вождем и пророком чудак, угодивший в камеру сумасшедшего дома.

И подкрадывается горькая мысль: неужели я не тот, кем себя воображал в боях?

Улетающий день;
Запах розовых смол;
Как опаловый, — пень;
Как коралловый, — ствол.

Даже каменный хрящ —

Перламутровый трон;
Даже плещущий плащ, —
Весь облещенный, сон.

Поднимай над ручьем

Колокольчик ночей;
И, — как гром, серебром
Разорвется ручей.

Росянистая брызнь, —

Закипевшая жизнь, —
Колокольчика звук
Из скрестившихся рук.

И, — как взвизги меча:

«Побеждавши сим!»
Но два черных грача
Залетали над ним.

И протопал табун;

И пронесся луне —
Красногубый горбун
На хохлатом коне.

Поздняя переработка стихотворения из «Золота в лазури»⁷⁴.