Книга 5_Слезы на камнях

– Кому даются друзья, у того появляются и враги, – хозяин каравана, остановившись, снял рукавицу, провел ладонью по лицу, бороде, смахивая налипший снег. – Ты прав, мы идем по дороге небожителя. Но это не дает нам права спать сладким сном наслаждений. Наш путь – величайший из даров. Но он – не награда, а испытание. С теми, кто приближен к богам, должно постоянно что-то происходить. Иначе не будет легенд – того самого главного, ради чего все происходит.

– Атен, но с нами и без того уже столько всего случилось, что хватило не на одну легенду, и уж конечно не на одну жизнь…

– Все так, Лис, все так. Но раз бог солнца не покидает караван, значит…

– Почему должно случиться обязательно что-то плохое? И почему именно сейчас? С чего ты взял, что именно сейчас закончилась пора покоя, что пришло время событий?

– Потому что они уже начали происходить.

– Ты ошибаешься: пока еще ничего не случилось.

– Это ты ошибаешься!

– Я чего-то не знаю?

– Знаешь. Просто не замечаешь.

– Да?

– Волки. Они ушли из каравана.

– Таково было их желание. Ты сам говорил, что бог солнца оставил за ними право самим выбирать: остаться с нами или уйти…

– Но это случилось. А на нашей дороге события – как снежинки: вслед за одной летит множество других.

– Вот что, Атен, – хмуро исподлобья глянув на него, проговорил Лис, – давай не будем приманивать беду мрачными речами, словно хищных зверей кусками кровавого мяса во время охоты.

– От того, говорим мы об этом или молчим, ничего не изменится.

– Ступай отдыхать. Пусть сон развеет твои мрачные мысли. И, может быть, ты увидишь, что небо ясное, а не затянуто облаками, как тебе кажется.

– Но…

– Ступай. Так будет лучше.

– А если что-то случится уже в эту ночь?

– Что ж… Ты предупредил меня. Я буду внимателен.

– Но…

– Право же, будучи здесь, рядом со мной, ты только отвлекаешь мое внимание. А если ты не отдохнешь, то будешь идти в полудреме и в свой дозор.

– Ладно, Лис, – кивнул Атен, с неохотой соглашаясь с правотой помощника. И, все же… Он чувствовал себя неуютно, был раздражен тем ощущением собственной ненужности, которое острыми льдинками впилось в самое сердце, в одно и то же мгновение и раня, и замораживая.

Хозяин каравана вздохнул, еще раз огляделся вокруг, ища не столько подтверждения своих предчувствий, сколько выход для накопившегося в его душе стремления позаботиться о ком-нибудь. Но не было ничего и никого, на чем останавливался бы взгляд. Тогда, наконец, он повернулся и медленно, поддевая носками хлопья легкого рассыпчатого снега, зашагал к своей повозке.

Губ Атена коснулась улыбка: "Пусть караван и не нуждается сейчас в моем внимании, но в нем есть существо за которым нужен глаз да глаз всегда. И в покое даже больше, чем в опасности".

Повозка медленно, не спеша, напоминая человека, задумавшегося о своем настолько глубоко, что он перестал замечать что-либо вокруг, скользила по бескрайней глади белой пустыни, чуть покачиваясь, поскрипывая, будто вздыхая…

Мати сидела на месте возницы, однако же, при этом, не обращала никакого внимания на впряженных в повозку оленей. Ее глаза были печальны, в душе царило то неуловимое чувство, природу которого она сама еще не научилась распознавать.

Несколько мгновений Атен молчал, глядя на дочь, не то любуясь, не то стремясь заглянуть в сердце своей девочки, прочесть те мысли, которые тревожили ее душу.

Однако уже минули те времена, когда все они, открытые взору, читались на губах, подрагивавших, сдерживая рвавшиеся наружу рыдания, растянутых в улыбке радости, или искривленных обидой. Теперь уста девушки – тонкие, неподвижные – были немы, скрывая тайны.

– О чем задумалась, дочка? – спустя несколько мгновений, жалея о минувшем времени безграничной доверчивости, свойственной лишь маленькому ребенку, спросил хозяин каравана.

Но девушка продолжала молчать, не видя и не слыша его.

– Мати!

Та вздрогнула, словно внезапно очнувшись ото сна, взглянула на отца. В ее глазах отстраненное безразличие медленно сменилось пусть не вниманием, но хотя бы его тенью.

– Что, пап?

– Тебе грустно?

– Да так… – пожав плечами, девушка вздохнула. Она сама не знала. Возможно, это действительно была грусть, а, может быть, тоска: по ближнему и, вместе с тем, чему-то столь бесконечно далекому, до чего повозка каравана не доберется никогда, словно до звезд в небе или солнечного диска…