Книга Аарона

Мимо нас пронеслась стайка детей и чуть не сбила его с ног. Он почти сел, прислонясь к столбу. Его дыхание напоминало дыхание мамы, и я подумал, что мне придется убежать и бросить его на улице, если он продолжит издавать эти звуки. Он пробормотал себе под нос, что контрабандисты живут дольше, а не предприимчивые умирают в тишине.

После этого он снова замолчал до тех пор, пока мы не свернули на Сенную и не увидели сиротский дом. Я подумал, куда мне идти, если он умрет на улице? Он взял меня за руку, останавливая, и с таким выражением посмотрел на пункт нашего назначения, как будто само здание могло его убить.

Ержик играл на улице с каким-то мальчиком, они хлестали друг друга по очереди веревками. До нас доносился их смех.

– Знаешь, о чем я мечтаю? – спросил Корчак. – Я мечтаю о комнате в Иерусалиме, в которой был бы стол и бумага для письма. И прозрачные стены для того, чтобы я не пропустил ни одного рассвета или заката. И я бы был просто тихим евреем, бог весть откуда взявшимся.

Он продолжал стоять там, где заставил нас остановиться. Чтобы удержать равновесие, он держался за фонарный столб. Потом он жестом предложил мне идти вперед и продолжал откашливаться всю дорогу до конца квартала.

– ТЫ ДУМАЛ, ЧТО СМОЖЕШЬ ПРЯТАТЬСЯ в этом приюте, пока война не кончится? – спросил Лейкин.

Я не заметил, что он шел по улице позади меня. Мне с Зигмусом дали ручную тележку и послали привезти бочку соленых огурцов, которые кто-то пообещал пожертвовать Корчаку.

– Ну что, поболтаем, – сказал Лейкин. – Твой дружок может сам справиться с ворованным.

Я остановился, но Зигмус продолжал тянуть. Он потряс тележкой через трамвайные пути, за угол и прочь из виду.

– Они не ворованные, – сказал я.

– Наш общий друг оберштурмфюрер Витоссек подумал, что мне следует напомнить тебе о том, что ты до сих пор член группы по борьбе с преступностью, – сказал Лейкин. – Ты ведь не думаешь, что наши проблемы волшебным образом исчезли, пока сам ты обустраивался в новом доме.

Я толкнул его так сильно, как только мог.

– Ты говорил, они не будут охотиться за контрабандистами, – сказал я.

Он поправил воротник и вытянул подбородок.

– Немцы делают то, что считают нужным, – сказал он. – А тебе нужно помнить, как избежать того, чтобы они не делали это с тобой.

Он сказал, что мне следует принять от него приглашение выпить чашку горячего шоколада, и затащил в кафе дальше по улице.

В кафе было достаточно народу и столько тепла от печки, что по окнам бежали струи конденсата. Перед входом сидел мальчик, сложив ноги по-турецки, а рядом с ним на развернутом носовом платке лежал младенец, перевернувшись на бок и трепеща, словно голубь. Зайдя внутрь, мы сели друг напротив друга, и он дал мне салфетку промокнуть глаза.

– Ты ревешь больше всех моих знакомых, вместе взятых, – сказал он.

К нашему столику подошла женщина, и он сказал:

– Смотри, она таскает с собой собственную фотографию с прошлых светлых дней, чтобы показать, во что теперь превратилась.

Когда подошел официант, Лейкин заказал за меня. Он спросил, слышал ли я что-нибудь о Любеке, и когда я ответил, что нет, рассказал, как британцы, предварительно убедившись, что поблизости нет немцев, разбомбили его подчистую. Когда я ничего не ответил, он сказал, что в Службе Порядка все, хоть пессимисты, хоть оптимисты, считали, что в конце концов Германия проиграет, только пессимисты утверждали, что прежде, чем это случится, Германия захватит контроль над миром. Оптимисты говорили, что немцы устроили тотальную войну в Польше, молниеносную войну во Франции, частичную войну в Англии и фатальную войну в России. Он сказал, что на стенах начали писать «1812», год, когда потерпел поражение Наполеон.

Он сказал, что спрашивал у Витоссека, когда, по его мнению, кончится война, и Витоссек ответил – когда немцы будут есть раз в день, а евреи – раз в месяц.

Когда принесли горячий шоколад, он предложил выпить за радостный повод, а когда я спросил, что за радостный повод он имеет в виду, он ответил, что продвинулся по служебной лестнице и теперь его назначили заместителем Шеринского. Можно сказать, что теперь он стал вторым человеком во всей желтой полиции.

– Это так, для светской беседы, – сказал он наконец, когда я и на это промолчал.

Я сказал ему, что должен возвращаться.

Он сказал, что я им нужен для патрулирования некоторых районов на всякий случай, если понадобятся мои достигнутые в нелегкой борьбе знания.

– Ты хочешь, чтобы я тебе помог убить еще кого-нибудь? – спросил я.

Он поинтересовался, собираюсь ли я пить горячий шоколад, и, когда я промолчал, выпил его сам.

– Реквизиция будет все жестче, – сказал он. – Никакой картошки. Никакого хлеба. Никакого угля для сиротских домов и сколько угодно – для кофеен.

– Ну и что нам всем делать? – сказал я ему. Никому из нас не улыбалась удача.

– Думай об этом так, – сказал он. – Неужели мы должны цедить каждому по ложке, чтобы в конце концов никто не выжил? Не лучше ли отдать больше избранным счастливчикам?

– Мне нужно возвращаться, – сказал я.