Книга Аарона

Я побежал за ним. Куда мне деваться, если он исчезнет? Я столкнулся с группой пробегавших мимо людей, и какой-то мужчина с чемоданом сбил меня с ног. Все выбегали со двора соседнего здания, а тех, кто оказался сзади, хлестали плетьми, и они пытались протолкнуться вперед. Нас несло вниз по улице, как по реке, а потом сбило в кучу на блокаде. Я не видел, был ли с нами Корчак. Нас разбили в шеренги по четыре человека и, толкая в ноги, гнали по улице. Один литовец выискивал и бил дубинкой по голове любого, кто отказывался подчиняться. И так мы шли, согнувшись, а тем временем прибывало все больше людей, все вопили и звали друзей и родственников в толпе. Люди кричали: «Где мои дети? Передайте им, что я уезжаю». Или что у них есть швейная машинка, или что они работали у Теббинса. Желтые полицейские стояли по бокам колонны, а литовцы – сзади, и они всех подняли и заставили двигаться дальше.

Я пробивался к ближайшему желтому полицейскому, но все кричали на него одновременно, выкрикивали ему имена, спрашивая, может ли он что-нибудь для них сделать, просили передать женам или сыновьям, или мужьям, где они оказались. Он кричал им всем, чтобы заткнулись, и когда я подобрался к нему достаточно близко, чтобы спросить, знает ли он Лейкина, он ударил меня дубинкой по лицу.

Маленькая девочка помогла мне встать и, рыдая, говорила, что они должны отослать ее домой, чтобы она могла позаботиться о младшей сестре. Я спросил, почему она мне все это говорит, а потом какая-то женщина взяла ее за руку и увела. Людей вытаскивали из толпы, или они прыгали в дверные проходы, или скатывались по ступенькам в подвалы, когда полицейских отвлекали, или когда те отворачивались по собственной воле.

Синий полицейский вытащил какую-то девочку из ближайшей квартиры и бросил в толпу, и я успел впрыгнуть в дверь прежде, чем она закрылась. Девочка позвала «господин полицейский», а потом исчезла. Внутренняя дверь была заперта, но я удерживал створки внешней двери, продев руку через ручки. Я крепко их держал до тех пор, пока все не прошли и на улице не стихло.

Тогда я приоткрыл дверь и увидел ботинок на боку. У меня онемела щека. Рука, которой я держал дверь, дрожала. Я услышал грохот железа и приоткрыл дверь шире.

Какой-то немец дальше по улице забивал дуло своего ружья тупым концом штыка. Я видел валяющиеся на брусчатке очки недалеко от него. Чуть ближе ко мне лежала на спине девочка.

Я закрыл дверь, но все еще слышал ее крики. В здании, в котором я оказался, было тихо. Когда я снова выглянул из-за двери, девочка уже умерла и на улице осталось только ее тело и очки. Даже ботинок исчез. Солнце больно било мне в глаза.

На следующей улице я мог проследить направление толпы по чемоданам и разбросанным шапкам. Поскрипывая, болтались оконные ставни. Одна билась о стену. В воздухе продолжали кружиться перья от разорванных матрацев.

Я пошел назад к приюту и увидел двух мародеров, которые тащили каток для белья. На Твардой какой-то немец тыкал ворох одежды длинной палкой, и я спрятался и подождал, когда он уйдет. На Сенной сидели, прислонившись спинами к стене гетто, украинские наемники, которые выглядели уставшими и пили, расстегнув сорочки. Я пробрался в приют через внутренний двор.

Все дети сгрудились в центре комнаты на верхнем этаже, окна были все еще заклеены защитной бумагой. Сидели все вместе на полу. Мадам Стефа обняла меня, а Корчак продолжал стоять, обвив руками Митека и еще одну девочку, которая уснула. Мадам Стефа приказала мне вымыть лицо.

Некоторые дети шептались, но большинство прислушивались. Снаружи доносились крики, свист и грохот сапог бегущих людей. Время от времени кто-нибудь вставал, чтобы воспользоваться ночным горшком.

Мы оставались там же весь день и ночь. Обеда не было. Никто не зажигал ламп. Когда потемнело, Корчак пробрался через кучу тапок и приподнял угол защитной бумаги на одном из окон. Он стал над мадам Стефой, которая спала с открытым ртом, откинув голову назад, и поднял палец к губам, когда увидел, что я наблюдаю. Мы смотрели друг на друга, пока не взошло солнце, и казалось, что город снаружи исчез, не считая редкого выстрела или выкрика из темноты.

ПОСЛЕ ЭТОГО КОРЧАК КАЖДЫЙ ДЕНЬ КУДА-ТО УХОДИЛ и никогда не разрешал идти вместе с ним кому бы то ни было. Возвратившись, он рассказывал всем желающим послушать, что происходило, насколько он мог об этом судить. Самые маленькие держали за руки детей постарше, гордясь, что их включают в разговор.