Книга алхимика

Я прислонился головой к столешнице и стал ждать. До меня доносились звуки последнего боя Лотара. Бился он долго. Потом альморавиды с восхищением рассказывали, что насчитали на его теле восемнадцать ран. Он уложил шестерых воинов, а Танкред — еще пятерых.

Когда наступила тишина, я вздохнул с облегчением. Теперь я мог сосредоточиться на задаче, которую поставил перед собой. Мне хотелось, чтобы Айша предстала перед альморавидами настоящей красавицей. Я закрыл ей глаза, оттер кровь с губ и подбородка, оправил одежду… Я почувствовал, что меня обступают воины, но они не стали меня беспокоить, за что я им и сейчас очень благодарен.

Через некоторое время платок, которым я вытирал Айше лицо, насквозь пропитался кровью. Тогда я вспомнил о сумке, которую обронил Паладон. Там я нашел кое-какую одежду и с ее помощью закончил задуманное. А еще я нашел крошечную фигурку, удивительно искусно вырезанную из дуба. Она была отполирована, покрыта лаком и показалась мне самим совершенством. В своих руках я держал расправившего крылья орла, сжимавшего в когтях два сердца. Наверное, Паладон собирался подарить фигурку Айше, точно так же, как игрушечную лошадку — сыну. Собирался, да не успел… Что ж, я помогу ему… Мне доводилось быть посредником и раньше…

Из головы орла торчало маленькое ушко, через которое я продел тоненькую золотую цепочку. Я носил ее на себе со смерти отца, к ней крепился амулет, подаренный мне матушкой. Получившееся ожерелье я надел на Айшу так, чтобы фигурка орла находилась как можно ближе к сердцу. Потом я поднял принцессу на руки. Сам не понимаю, как я сумел это проделать с сухожилием, пробитым стрелой. Айша показалась мне совсем невесомой. Такое иногда происходит с телом, когда его оставляет душа.

Воины, с интересом смотревшие на меня, были альморавидами. Лица их были закутаны тканью, и я видел лишь глаза, которые смотрели на меня не без сочувствия. Только один из них не давал мне покоя, назойливо требуя, чтобы я сдался.

— Да нет же, ты не понимаешь, — терпеливо втолковывал я ему медленно и четко, чтобы до него дошел смысл сказанного. — Госпожа Айша — принцесса. Надо доставить ее во дворец. Там ей будет лучше. Там она будет ближе к своему брату эмиру.

Мне пришлось повторить это на разные лады несколько раз. Наконец его же товарищи велели ему отстать от меня. Один из воинов сказал, что я блаженный, познавший прикосновение Аллаха. Не знаю, что он имел в виду, но я премного обязан ему за его заступничество.

Еле переставляя ноги, я двинулся вперед. Воины расступились, пропуская меня. Они смотрели на меня с уважением. У кого-то даже стояли в глазах слезы.

Далеко я, конечно же, не ушел. От боли, кровопотери и изнеможения я потерял сознание задолго до того, как добрался до дворца.

НИША СВЕТА Андалусия, 1938 год

За окном уже занималась заря, в свете которой на оконных витражах постепенно стали проступать призрачные силуэты святых. Пинсон сморгнул слезы. Он их немного стыдился. «Оказывается, я ничем не отличаюсь от крестьян, которым читал историю жизни Самуила. Я совсем как ребенок, мечтающий лишь об одном — счастливом конце красивой сказки», — подумал он. В рукописи еще оставалось несколько страниц, но профессор не нашел в себе сил даже бегло их просмотреть. Кто знает, о каких еще трагедиях и несчастьях там идет речь?

За его спиной слышались голоса пробуждающихся ото сна людей. Пинсон глубоко вздохнул. Ему еще надо придумать, что сказать заложникам. Ведь Пако может принести дурные вести или не вернуться вовсе.

Сунув книгу в карман, профессор вспомнил последний разговор Самуила и Паладона. Два друга беседовали в потайной комнате, дожидаясь Азиза, отправившегося во дворец ради спасения Айши. Безумная, самоубийственная затея! Друзья, как и он, Пинсон, поставили на карту буквально все. Он, Пинсон, отправил на разведку Пако, который, мягко говоря, не заслуживал доверия. Шансы на успех и в том и в другом случае представлялись мизерными, но иного пути нет. Пинсона удивляло то, с каким мужеством и решимостью Паладон и Самуил были готовы принять любой исход событий. «Да, я не исключаю, что мы потерпим неудачу, — сказал Паладон, — но теперь никто не посмеет назвать это поражением… Если нам суждено сегодня погибнуть, мы встретим смерть вместе. В каком-то смысле это можно назвать победой. Вот только знать о ней будем лишь мы одни».