Книга Асты

Ужасно терять своих детей. Наверно, это самое страшное на свете. Но я давным-давно решила, что лучше не показывать своих чувств, сохранять спокойствие, все вынести. «Как оловянный солдатик», — говорит Торбен. Горе лучше держать в сердце или выплеснуть на бумагу. Теперь я притворяюсь, что у меня не осталось никаких чувств, и люди этому верят. Думаю, им нравится верить, так как это избавляет их от обязательств передо мной. Я делаю вид, что мое сердце очерствело под множеством ударов, обрушившихся на меня за годы жизни.

Иногда мне кажется, что дневник становится хронологией смертей, они следуют одна за другой. Но я не ожидала потерять мою младшую: ей было только пятьдесят три и она по-прежнему оставалась моей малышкой.

Апрель, 21, 1966

Газеты полны репортажей с судебного процесса над Яном Брэди и Мирой Хиндли. Их обвиняют в убийстве детей в Ланкашире. Чтение захватывает, но это ужасно. На фотографиях женщина выглядит старше своих лет. Ей на самом деле двадцать с чем-то, а мужчина — просто головорез. Мне Майра кажется похожей на немку, я уверена, что у нее немецкие корни.

Мало кто знаком с убийцами. Странно узнать, что твой знакомый кого-то убил. Это происшествие напомнило мне тот случай на Наварино-роуд, когда мы только приехали в Лондон. Да, моя память рассыпается на кусочки, я не могу вспомнить ни названия дома, ни имен тех людей, помню только, что однажды я видела женщину и пожалела, что этот дом не мой.

Июнь, 4, 1966

Ненавижу свою забывчивость. Целые десятилетия выскальзывают из памяти, и остаются только неясные воспоминания, словно рисунки на стекле, которые почти стерлись. Я помню свое детство и наш дом в Страндвайене, куда мы ездили летом. И еще праздник в Борнхольме, когда мне было семь. Вечно больную мать в постели. Все ходят на цыпочках, чтобы ее не беспокоить. И еще тетя Фредерике постоянно заставляет меня ходить с книгой на голове, чтобы выработать осанку, и дает суп из пахты, который я ненавижу, но должна сидеть за столом, пока не съем его. Я могу вспомнить целые дни из того времени, а середина жизни исчезла.

Я очень хочу, чтобы Свонни не приставала ко мне с расспросами. Она отказывается мне верить, когда я говорю, что не помню. Кое-что, конечно, я помню, сам факт, но не кто, когда или как. Однажды я решила никогда не писать об этом, а теперь просто смешно, как мало значит это решение. Я все равно ничего не смогу записать, потому что почти все забыла.

Октябрь, 2, 1966

Я теперь очень устаю к вечеру, раннему вечеру, чего прежде со мной не случалось. И мои записи с каждым днем становятся все короче. Вместо этого я начала писать Гарри. Теперь мы видимся с ним два раза в неделю, но и это непросто. Он привязан к дому и больше уже не садится за руль. Я завишу от Свонни, чтобы ездить на такси.

Такси чрезвычайно дорого. Я расплачиваюсь деньгами, которые выручила от продажи старой одежды. Я снова была у женщины на Вуд-Хай-стрит в Сент-Джонсе и продала ей сине-черный костюм от Шанель и плиссированное платье от Пату. Где я их купила, в Париже или Лондоне? Не помню. Она была вне себя от радости, сказала, что не ожидала увидеть что-либо такое прекрасное и в таком отличном состоянии.

Я собираюсь закончить запись в дневнике и напишу Гарри. Я до сих пор плохо пишу по-английски, но ему это не важно. Он называет эти письма любовными и говорит, что я единственная женщина, которая писала ему подобное.

— Я как насчет той девушки, в которую ты был влюблен в двадцать пять?

— В двадцать четыре, — поправил он. — Мне тогда было двадцать четыре. Я правда был в нее влюблен и собирался жениться на ней, но, когда подошло время, она мне отказала. Ничего не объяснила, только сказала, что кое-что случилось и это отвратило ее от мужчин и от замужества вообще. Но она мне это сказала, а не написала в письме.

— Но твоя жена, должно быть, писала тебе, когда ты воевал во Франции в Первую мировую?

— Писала, и даже регулярно. Это были хорошие письма — о доме, девочках, как они скучают по мне, — но не любовные. Не такие, как твои, Аста. У тебя замечательные любовные письма, как… как у Роберта Браунинга.

— Может, ты имеешь в виду миссис Браунинг? — спросила я, чтобы скрыть радость. Мне никто ни разу не говорил, что я хорошо пишу. Наверное, не было возможности.

Мы прочитали эти письма вместе, ну, не совсем вместе. Я взяла их в библиотеке, а затем передала ему.

Сентябрь, 2, 1967