В первые годы жизни в Балтиморе их счастье омрачала одна-единственная туча – у них никак не получалось завести ребенка. Непонятно почему: все врачи, к которым они обращались, в один голос утверждали, что оба совершенно здоровы. Наконец на восьмом году брака Анита забеременела. В нашу жизнь вошел Гиллель. Что такое была эта задержка – прихоть природы или намек судьбы, подстроившей так, чтобы мы с Гиллелем родились с разницей всего в несколько месяцев?
Я спросил у дяди:
– А какая связь между твоими рассказами и Мэдисоном?
– Дети, Маркус. Дети.
Через три месяца после смерти тети Аниты мы с Гиллелем окончили университет.
Вуди окончательно забросил учебу. Подавленный чувством вины, он нашел убежище у Коллин, в Мэдисоне. Она с бесконечным терпением заботилась о нем. Днем он помогал ей на автозаправке, а вечером мыл посуду в китайском ресторане, чтобы заработать немного денег. Не считая походов в супермаркет, больше он нигде не бывал. Не хотел случайно столкнуться с Гиллелем. Они теперь не разговаривали.
Я же, получив диплом, решил отдать все силы своему первому роману. Для меня начинался трагический и одновременно прекрасный период, завершившийся в 2006 году, когда вышел “
Если вы как-нибудь навестите моих родителей в Монклере, мать наверняка покажет вам “комнату”. Она уже многие годы ничего там не меняет. Я не раз упрашивал ее найти этой комнате лучшее применение, но она и слышать об этом не хочет. Называет ее “музей Марки”. Если вы к ним поедете, она вас туда обязательно отведет. Распахнет дверь и скажет: “Смотрите, вот здесь Маркус писал”. Я не то чтобы собирался снова поселиться у родителей и писать там, но мать сделала мне сюрприз – переоборудовала гостевую комнату.
– Закрой глаза, Марки, и иди за мной, – сказала она в день, когда я вернулся из университета.
Я закрыл глаза и позволил довести себя до порога. Отец был взбудоражен не меньше ее.
– Подожди, пока не открывай, – велела она, увидев, что веки у меня шевельнулись.
Я засмеялся. Наконец она сказала:
– А вот теперь можешь смотреть!
Я обомлел. Гостевая комната, которую я втайне окрестил берлогой, потому что с годами там скопилась куча ненужного хлама, который жалко было выбросить, совершенно преобразилась. Родители все вынесли и все переделали: новые шторы, новый ковер, огромный книжный шкаф у стены, а у окна – письменный стол, за которым работал дедушка, когда стоял во главе фирмы, и который долгое время хранился на складе.
– Добро пожаловать в твой кабинет, – сказала мать, обнимая меня. – Тебе тут будет удобно работать.
Сидя за этим столом, я и написал роман о своих кузенах, “
После смерти Аниты меня спасла Александра.
Она стала моим равновесием, моей устойчивостью, моей опорой в жизни. К тому моменту, как я закончил учиться, она уже два года не могла сдвинуться с места со своим продюсером. Спрашивала меня, что ей делать, и я отвечал, что, по-моему, есть только два города, где можно начать успешную музыкальную карьеру: Нью-Йорк и Нэшвилл, штат Теннесси.
– Но я в Нэшвилле никого не знаю, – сказала она.
– Я тем более, – отозвался я.
– Ну так поехали!
И мы вместе отправились в Нэшвилл.
Однажды утром она заехала за мной к моим родителям, в Монклер. Позвонила в дверь, мать открыла и просияла:
– Александра!
– Добрый день, миссис Гольдман.
– Ну что, собрались в дальнюю дорогу?
– Да, миссис Гольдман. Я так рада, что Марки едет со мной.
Думаю, мои родители были в восторге, что я выхожу на простор. До сих пор огромное место в моей жизни занимали Балтиморы. Наверное, пора было оторваться от них.
Мать считала, что это просто безрассудство юности. Что мы пробудем там самое большее месяца два и, устав от своих экспериментов, вернемся назад. Ей и в голову не могло прийти, что произойдет в Теннесси.
Когда мы выехали из Нью-Джерси, Александра спросила:
– Ты вроде не особо печалишься, что не удастся поработать в новом кабинете, Марки?
– Да ладно, у меня еще будет время сесть за роман. И потом, не собираюсь же я всю жизнь оставаться Монклером.
Она улыбнулась:
– А кем ты станешь? Балтимором?
– Думаю, мне хочется стать просто Маркусом Гольдманом.