В памяти Мэттью всплыли слова Озарка Стоувера.
Может быть, что-то
Мэттью уговорил Отом выключить телевизор и лечь спать. Однако сам он не последовал своему собственному совету – вернувшись в кабинет, снова углубился в чтение. Глаза у него горели от усталости, но сердце не переставало колотиться, а мозг снова и снова прокручивал картины того, как бедняга Клейд Берман взрывается, словно петарда, крепко зажатая в кулаке.
Мэттью молился. В молитвах он высказывал гнев Богу, ибо в этом отчасти заключалась его роль: бросать вызов тому, кто наверху, упрекать его в том, чего он, Мэттью, не понимал. И также его роль заключалась в том, чтобы просить у Бога прощения за брошенный ему вызов. Вот такими были их отношения.
Наступило утро. Мэттью сидел на крыльце. Солнце расчертило кровавой полосой горизонт на востоке.
Мэттью прошел в дом, позавтракал бананом, поздоровался с Отом и Бо. Он попросил их обоих обязательно прийти на утреннюю проповедь. Отом обыкновенно ходила на службу, Бо появлялся в церкви редко. Однако сейчас мальчишка заверил отца, что придет на проповедь, потому что об этом его попросил Озарк. Это смутно встревожило Мэттью, однако он сказал себе, что это просто следствие недосыпания, – все, что приводит его сына в церковь, нужно считать благословением.
После чего Мэттью начал готовиться.
Обыкновенно летом он следил за своим облачением не так строго. Для кого-то одежда пастора является священной коровой, однако Мэттью относился к священным коровам без должного пиетета, считая, что иногда их просто необходимо убивать, чтобы менять мировоззрение людей, – он хотел представать перед своей паствой более человечным, поэтому одевался проще и переходил на просторечный язык. И все для того, чтобы прихожане чувствовали себя более уютно. Особенно когда им предстояло противостоять потопу, образно говоря, чаяний Бога в отношении человечества. Однако сегодня все это Мэттью не интересовало. Он хотел представить себя в самом серьезном виде. Застегнул сорочку на все пуговицы. Нагладил брюки. Надел подтяжки и галстук-бабочку. После чего подумал: «Ну вот, пора начинать представление».
Нужно признать, представление редко собирало много зрителей. Численность прихожан оставалась приблизительно постоянной: три десятка в лучшие дни. Но эти тридцать человек принадлежали Мэттью, черт возьми, и он был готов следить за их духовным развитием так, словно их было триста или три тысячи.
Мэттью прошел к алтарю церкви Света Господня, и когда он поднялся к кафедре, у него в груди не осталось воздуха, а колени стали ватными. Потому что его три десятка как минимум удвоились. В церковь пришли люди, которых Мэттью никогда раньше не видел, а в глубине, как он и обещал, сидел Озарк Стоувер. Как таковых скамей в церкви не было – лишь расставленные рядами стулья, и кто-то перенес складные стулья от дальней стены к столику с кофе и выпечкой, разложенной Отом. Стоувер и его люди заняли два последних ряда, заполнив их до отказа. Они привели себя в порядок – все чистые и опрятные. Одни мужчины были с бородами, другие были с коротким армейским «ежиком» на голове или обритые наголо. Женщины, по большей части моложе своих спутников, были в легких сарафанах, с забранными в хвостик волосами. Сам Стоувер зачесал свои длинные седые волосы назад и надел простую джинсовую рубашку, застегнув ее на все пуговицы.
Он устремил взгляд на Мэттью.
И отрывисто кивнул.
Сглотнув комок в горле, Мэттью начал проповедь.
Сначала все шло так, как и было намечено. Он начал со слов:
– Те из вас, кто приходит сюда регулярно, знают, что я люблю напоминать о том, что
Далее Мэттью собирался разъяснить, как иногда делал, что Откровение предназначалось для современников. Ключевым является слово «вскоре». Оно относилось к тому времени, когда жили эти люди.
Однако слова застряли у Мэттью в горле. Он увидел обращенные на него взгляды. Стоувер хмурился, Бо уставился себе на колени. Прихожане нетерпеливо ерзали, словно ученики, вынужденные слушать скучный урок.