Книга без фотографий

Раньше скрежет из тьмы заоконной казался мне вернейшей музыкой рабства. Этот скрежет звучит не мучительно, даже приятно. Ты поворачиваешься на бок, ластишься щекой к подушке, а в первобытных рассветных потемках кто-то чужой уже выцарапывает копейки из мерзлоты. Этот звук, потревожив, начинает убаюкивать, возвращает обратно в глубины сладкого забытья.

И вот теперь я им стал — чужаком. Заскрежетал в утренней мгле. Секрет работы прост и сводится к размеренному повторению простых движений. Главное — поддевать снег с нажимом, чтобы зацепить глубже и больше.

За неделю я построил сотню превосходных снежных гор, освобождая дорожку вдоль дома. И научился различать друзей и врагов. Другом было пустое небо. Другом была безветренная погода. Был дружелюбен белозубый Баймурат, сражавшийся со снегом у дома со стороны подъездов. Он часто обнажал зубы в улыбке, потому что я угощал его сигаретами.

Главным врагом было небо, посылавшее снежную муть. Неделю я возился со снегом, первые два дня тетка из ЖЭКа придиралась, Баймурат обозвал: «Вредитель ты!», но со смехом. В оставшиеся три дня я завоевал их признание.

Работая на городской улице, постепенно перестаешь думать об окружающих, как актер, наверное, абстрагируется от зрителей. Меня не волновали прохожие, я не опасался собак (лопатой вооруженный). Меня интересовал только результат — уничтожать снежные завалы.

Однажды, на второй день, я был близок к концу зачистки, еще минут двадцать оставалось поскрести. Жутко взмок, сначала расстегнул тулупчик, а затем и вовсе бросил поверх снежной горы. Зима изредка прорывалась волной студеного ветра сквозь пелену жара. Но с каждым новым ударом и взмахом красноватое солнце делалось более и более летним. Руки тряслись, ныли мозоли. Требовалось перевести дух. Это был триумф одиночества. Я упал на колени, держась за деревянный черенок, большой металлический лист лопаты посверкивал перед лицом.

Я дышал на покрытый снежными линиями металл, видя свое расплывчатое отражение: пятно лица, всклокоченные волосы. И мне показалось, что я отпечатался на этом стальном листе. Всегда на этой лопате теперь будет мое лицо. Фотография одиночества. Лицо и лопата. Я буду перекидывать снег своим лицом. Я уйду из дворников, но следующий дворник вонзит в снег лопату с моим лицом.

Недели трудов у дома хватило. На вырученные деньги купил гантели — чтоб мышцы, разбуженные, не дремали, и ребенку детского печенья купил — «с дырочками», как он любит.

И уверенность получил. Могу быть дворником. Тогда же мы расстались с Аней.

В Чечню, в Чечню!

Той весной мне все-таки удалось наняться в один глянцевый журнал — получить задание. Обещали хорошо заплатить, если я привезу фотографии и очерк из Чечни, куда штатные сотрудники ехать не хотели. Но я должен проехать всю Чечню. Кто меня примет и где остановлюсь — это уже мои проблемы.

И я полетел в Чечню.

Дело было не в одних деньгах, хотя в деньгах нуждался я очень. Дело было в неприкаянности. Где жить? С Аней не получалось. С родителями тоже тяжело. Но главное — фатализм. «Может быть, я уже отжил свое, а? — размышлял легко и горько. — И теперь надо довериться судьбе: пасть под автоматной очередью за стеной Кавказа…» В ту весну я отдал жизнь в распоряжение невидимым силам.

У меня был приятель Алихан. Уроженец Ведено, житель Москвы, когда-то записавшийся ко мне в «Ура!». Черный, бровастый, лихо раздувающий ноздри. Увидел в метро яркую наклейку и пришел, прибился. Алихан не пил и не курил, от него пахло терпко и сладковато свежим молоком волчицы. Я никогда не нюхал волков, но почему-то всегда казалось: от Алихана несет волчонком, только что оторвавшимся от волчицы. Мы остались на связи — изредка перезванивались.

Я позвонил ему и узнал про Чечню. Он сказал, что в Грозном живет дядя.

— Родной дядя твой?

— Не, но все равно дядя… Дальний мой дядя… Он примет, если попрошу…

И вот я полетел в неизвестность. «У всех свои дальние дяди, — утешался я, — у меня вот Болбас был».

Самолет сел в полдень среди сырого поля: высилась гора, кружили большие черные птицы. «Дальнему дяде» Алихана Умару оказалось шестьдесят пять. Он встретил меня в ингушском аэропорту «Магас», и мы поехали в Чечню мимо пирамидальных тополей, мимо КПП, мимо солдат, которые брели по обочине, выискивая мины. Такое впечатление, что Умар с первой минуты решил произвести на меня впечатление интеллигента.

— Ты журналист? А я близко к тому. Учитель русского языка и литературы. — Гортанный голос, сухое лицо, седая щеточка усов. — Всю жизнь учил. Теперь, считай, на отдыхе.

Сели в столовой на втором этаже кирпичного дома. Этот дом, некогда разрушенный, Умар отстраивал заново. Обжит был второй этаж. На первом этаже еще шло строительство — голые стены, доски, бетонное крошево на полу.

— Полюбуешься нашей Чечней, — сказала от плиты женщина по имени Зайнап, похожая на черную курицу. Она была лет на десять моложе мужа. — Погуляешь, воздухом по…