Книга благонамеренного читателя

Истоки древнеславянской военной лексики относятся к эпохе славяно–тюркского единства. Этот необычный пока термин доказуем: источники дают для этого основания. И прежде всего — словарь. Целый ряд обозначений наиболее общих понятий военного дела получен от древнетюркских языков. Такие как — «воин», «боярин», «полк», «труд», (в значении «война»), «охота», «облава», «чугун», «железо», «булат», «алебарда», «топор», «молот», «сулица», «рать», «хоругвь», «сабля», «кметь», «колчан», «тьма» (10 тысячное войско), «ура», «айда»! Они уже не выделяются из словаря, эти обкатанные в веках невидимые тюркизмы. Лингвисты замечают лишь позднейшие, явно «неродные» включения: саадак, орда, бунчук, караул, есаул, ертаул, атаман, кош, курень, богатырь, бирюч, жалав (знамя), снузник, колымага, алпаут, сурначь и т.п.

Проштудировав всю небольшую (даже количественно) литературу, посвященную проблеме славяно–тюркских культурных взаимоотношений, я с грустью убедился в том, что большинство авторов брались за трудную эту работу ради того, чтобы доказать заранее им очевидное — никаких культурных отношений с дикими кочевниками не было и быть не могло.

Позиция, активно заявленная академиком Грековым, и метод обработки исторического материала, описанный и продемонстрированный в «Киевской Руси», к величайшему сожалению, не утрачивают актуальности и во многих современных исследованиях.

…Я выбрал для демонстрации вульгарного внеисторического подхода к историческим проблемам работы разные и по масштабам исследований и по стилю изложения.

…Как трудно было ломать в европейской науке лед недоверия к кочевникам, говорит печальная судьба книги выдающегося востокрведа Григория Потанина. Книги незаслуженно забытой — «Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе». Она вышла в Москве в 1899 году «на средства, пожертвованные Ю. И. Базановой».

Сравним и здесь предисловие и заключение.

«В этом предисловии я хочу ограничиться двумя–тремя словами по поводу тех недоумении, которые могут явиться при первом беглом взгляде на книгу. Господствующая идея книги, идея об единстве средневекового западного и восточноордынского эпоса распространяется и на эпос западной Европы, может с первых же строк книги вызвать некоторые возражения.

Во–первых, с первого же раза может показаться невероятным обмен эпосами на таком дальнем расстоянии как центральная Монголия и центральная Франция, как берега Орхона и Керулена на востоке, и берега Сены на западе.

Другое возражение — могут сказать, что трудно допустить возможность воздействия некультурных варварских орд средней Азии на культурную европейскую среду…

Эпоху, когда происходит обмен эпическими материалами, можно предположить очень ранней; можно не приурочивать ее к позднейшим переселениям среднеазиатских орд; этот обмен совершался в то отдаленное время, когда не было той разницы в культуре между центральной Европой и степями Средней Азии, какая появляется позднее.

В те отдаленные времена могли быть и такие случаи, когда ордынцы, пришедшие в юго–восточную или среднюю Европу, оказывались людьми высшей культуры в сравнении с туземцами» (стр. 1–2).

И в «Заключении»: «Пренебрежение ученых к степным народам задерживает развитие науки. Установление правильных взглядов на роль этих варваров и на историю духовно–культурных заимствований мешает наше арийское высокомерие, ложная историческая перспектива, вследствие которой все напоминавшее христианские апокрифы признавалось за похристианское, и несмелость мышления, порабощенного рутинными взглядами и рутинными верованиями.

Было время, когда история средневековой литературы в западной Европе не пользовалась славянскими памятниками, считая их малозначительными: теперь важность славянской письменности оценена: некоторые факты средневековой литературы освещены только при помощи славянских памятников. Может быть, такой же поворот нужно ожидать и в отношении к степному преданию. Может быть, будет признано столь же невыгодным для науки дальнейшее пренебрежение к степным преданиям» (стр.856).

Этим криком надежды завершается книга, вышедшая в последнем году XIX века. Но как мы видели, век этот в исторической науке продолжается. Бесценные труды, подобные потанинскому, забыты.

И через полвека славист В. А. Пархоменко вынужден статью «Следы половецкого эпоса в летописях» начинать со слов: «Наши летописи не оставляют сомнения в тесных, близких связях, существовавших в XII веке между социальными верхушками Руси и половцами. Идея извечной, принципиальной борьбы Руси со степью явно искусственного, надуманного происхождения».

И кончает статью словами: «Вообще следовало бы внимательней присмотреться к половцам и поискать следов их воздействия, как в древнерусской литературе, так и в памятниках литературной культуры».

Поискать следов!.. Не намного же продвинулась наука, если и сегодня, через несколько десятилетий после В. А. Пархоменко, мы вынуждены призывать «повнимательней присмотреться…»

 

Вернемся к «Киевской Руси» Б. Д. Грекова⁷ .