Книга благонамеренного читателя

Через 8 веков, зная печальный исход предприятия Игоря, мы можем назвать его поход подвигом «безумно смелым», потому что он явно шел «навстречу верному поражению». И объяснить это самопожертвование высочайшими мотивами, привычными читателям XX века — «во имя служения Русской земле». Но Игорь–то всего этого не ведал, он шел навстречу неминуемой победе, шел во имя служения своим тщеславным замыслам.

Бездоказательны характеристики Д. С. Лихачева — «прямодушный и честный Игорь».

Нет в источниках малейших свидетельств правоты столь лестных определений.

«Слово», например, устами Святослава Киевского называет войну Игоря попросту нечестной: «нечестно одолевше бо нечестно кровь погану пролиясте», т.е. нечестно вас одолели (во второй битве), ибо нечестно кровь язычников пролили (в первой битве).

Д. С. Лихачев упорно переводит «нечестно» термином «бесславно», желая смягчить оценку Автора. Но «честь» и «слава» очень хорошо разграничиваются в понимании Автора. Он не путал эти слова.

Д. С. Лихачев присваивает Игорю черты рыцаря–великомученика, принявшего истязания на алтаре русской свободы. «Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике, преданность новой — общерусской, ненависть к своим бывшим союзникам (половцам) — свидетелям его позора — муки страдающего самолюбия — все это двигало им в походе»⁴.

В этом звонком перечне не обозначено ни одно чувство, которое могло вести Игоря, даже ненависти к половцам у него скорее всего не было — 1) злоба и обида за обманутые надежды, 2) азарт охотника, узревшего слабого, 3) изумление и страх — вот (поэтапно) гамма чувств, испытываемая Игорем в степи к своим бывшим союзникам. Д. С. Лихачев в приведенном куске замещает причины следствием. Раскаивается в своей прежней политике Игорь не до похода, и не во время его, а после позорного поражения, когда стало ясно, что авантюристический план завоевания киевского стола рухнул и никаких надежд на княжескую карьеру у него не осталось.

Текст раскаяния этого скорее всего сочинен летописцем, ибо фигура раскаянья — необходимое звено в христианской диалектике образа грешника. Ведь и поражение на Каяле — это наказание божье. Всепрощение христианское распространяется и на Игоря.

Ипатьевская летопись подчеркивает календарно момент прозрения блудного сына: «Итак в день святого воскресенья навел на нас господь гнев свой, вместо того чтобы даровать нам радость, заставил нас плакать, вместо веселья послал нам печаль на реке Каяле». Сказал тогда Игорь: «Вспомнил я грехи свои перед господом — богом моим, ибо много убийств, кровопролитий учинил я в земле христианской, не пощадил христиан, а взял приступом город Глебов у Переяславля. Немало зла приняли тогда невинные христиане: родителей разлучили с детьми их, брата с братом, друга с другом, жен с мужьями их, дочерей с матерями их, подругу с подругой ее. Все были в смятении от плена и скорби. Живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, словно мученики святые, получили огнем испытание в сей глуши; старцы умерщвлялись, юноши получали лютые, жестокие раны, мужчин убивали и рассекали на части, а женщины терпели поругание. И все это совершил я,— сказал Игорь,— и вот вижу возмездие от господа–бога моего…

Так воздал мне господь за беззаконие мое в гневе своем на меня… Но, владыка, господи–боже мой! Не отвергни меня до конца» (перевод В. И. Стеллецкого).

Потом, в плену, наступила пора «мук страдающего самолюбия», и, оставив в полоне брата, сына и племянника, бежит он при помощи половца Овлура в Русь.

Нет, не жажда принять мученическую смерть за Русскую землю увела его так далеко от стен родимого города, не патриотический акт видится нам в его поступке, не раскаяние в своей прежней политике, не «преданность новой — общерусской».

«Страшный враг, ужас и проклятие Руси»⁵ — не половцы даже, а скорее князья, подобные Игорю. Это они «несут розно русскую землю», кричат летописи. Это они приводят половцев или провоцируют их набеги. Ученые, оправдывая Игоря, ещё более усложняют обстановку, сложившуюся вокруг «Слова».

Характерно, что, живописуя образ благодетеля русской земли, Д. С. Лихачев не привлекает для характеристики Игоря яркие исторические краски, содержащиеся в эпизоде самобичевания.

Процитирую себя: «И в конце работы может выясниться, что икона–то висит на стенке неверно, и изображен на ней не бог Игорь, а живой человек с дьявольскими чертами».

 

Астраханский губернатор Василий Никитич Татищев задумал написать «Историю Российскую с древнейших времен» по летописям. Он собственноручно переписал известные ему источники, в том числе и Ипатьевскую. Но переписывал не как копиист, а как редактор — соавтор. Его поправки к текстам Ипатьевской летописи отражают уровень исторической науки XVIII века, когда русский интеллигент почувствовал обиду за «подлое прошлое» народа. Он оценивает факты истории, «уточняя» и дополняя их по своему усмотрению. В соответствии с новым сознанием.