Книга бытия

Честное слово, я пожалел ее. Теперь я мог осилить столько, что ей пришлось бы слушать ответы и проверять задания часами. Уроки стали затягиваться. Мама, узнав об этом, попеняла: «Нехорошо так эксплуатировать учительницу!»

Ольга Николаевна сама нашла противоядие от моего рвения. Беря тетрадки, она спрашивала: «Трудностей не было, ошибок не наделали, Сережа?» Я уверял: все в порядке — она может не сомневаться. И она, успокоенная, не проверяя, ставила в тетради пятерку — красную или синюю (смотря какой стороной повертывался большой двухцветный карандаш). А затем засыпала под мой ответ по географии, истории или русской литературе.

Разумеется, она старалась этого не показать: низко опускала лицо, опиралась на руку, чтобы я не увидел закрытых глаз, и под мой однотонный бубнеж тихо отдыхала — от быта, женского одиночества, скучных уроков, внимательности и вежливости. Возможно, она понимала: я догадываюсь, что она устала, и мой уверенный, подробный, ясный ответ (он не требовал ни одного вопроса) как раз и предназначен для того, чтобы не нарушать ее отдыха. И, может быть, была мне за это благодарна.

Мои рассказы были свободными и долгими не только потому, что я сочувствовал Ольге Николаевне: учебники покоряли, в них открывалось столько интересного! Каждая страница захватывала больше Ната Пинкертона и Густава Эмара. О потрясающих вещах рассказывали эти книги — и то, что я узнавал, нельзя было просто складывать в голове, этим нужно было делиться. Конечно, у меня имелся Жеффик, но Ольга Николаевна, даже спящая, была лучше.

Я не отчитывался, как приготовил домашнее задание, я рассказывал о том, что со мной произошло, — и волновался, почти восторгался. А когда, повышая голос, намекал Ольге Николаевне, что пора просыпаться (мой рассказ закончен), она вздрагивала и торопливо говорила:

— Вы хорошо выучили урок, Сережа, ставлю пятерку. На следующий раз возьмите опять сколько сможете.

Умножающиеся в тетрадях пятерки вызвали у мамы нехорошие подозрения. Она откровенно поговорила с учительницей. Не слишком ли Ольга Николаевна добра? Сережа известный лентяй, он только два дела любит — читать книги и бегать по улицам. И странно бегает — это все знают: несется как оголтелый. Потом вдруг остановится и остолбенело смотрит перед собой — а впереди ничего нет. Сколько раз и она, и соседи, и даже Осип Соломонович это видели! Многие сочувствуют: не удался сынок, Зинаида Сергеевна, не огорчайтесь, медицина и пострашнее дурь излечивает — дело времени. Как же может такой несерьезный мальчишка получать пятерки? Он же туповатый! Ольга Николаевна оправдывалась: что вы, Зинаида Сергеевна, Сережа мальчик способный, даже очень способный. И учится хорошо, претензий к нему нет, все, что задано, выполняет — отметки справедливы.

Вечером мама возмущалась:

— Осип, поверь мне, Сережа обманывает учительницу. Чтобы он каждый раз получал пятерки? Да ни в жизнь не поверю! Он же полчаса на стуле не усидит, шило у него в этом месте! Что же это за ученье без усидчивости? Нашел способ — и обманывает на пятерку.

— Сережа обмануть может, — соглашался отчим. — Но в данном случае, Зина, я думаю, он учится без обмана. Может, не на пятерку, а на верную тройку, ну, на снисходительную четверку управляется. Берется мальчик за ум.

— Чтобы браться за ум, надо его иметь, а голова пустая! — отрезала мама. И пригрозила: — Приду на урок, сама послушаю, как отвечаешь.

Я надерзил обоим. Дерзость была единственной защитой.

В обвинениях мамы (они повторялись) правда мешалась с обманом — и, к несчастью, подтверждала обман. Полчаса усидеть на месте действительно было свыше моих сил. К тому же она всего не знала: при ней я только срывался со стула, подзывал Жеффика, гладил его или учил стоять на задних лапках. Или говорил: «Я в уборную» — и выбегал на улицу. Но если меня никто не видел, я вскакивал с диким индейским кличем, катался по полу, хохотал и визжал.

Но была и другая правда — и мама не считала ее важной, даже если знала. С криком «Хватит!» я внезапно прекращал бешеную возню, садился на книгу — и целых полчаса больше не было иного мира, кроме того, что разворачивался на страницах учебников. За пятерки я не отвечал — это было дело Ольги Николаевны. Но и обмана не было!

Мамины обвинения добром не кончались. Лишь присутствие Осипа Соломоновича смиряло мать, скорую на поучения и расправы, и лишь оно заставляло меня укорачивать свой несносный, длинный и несдержанный язык.

Занятия с Ольгой Николаевной продолжались. Мама ни разу не пришла послушать мои ответы — думаю, боялась дикой истерики, которую я неизбежно закатил бы после ухода учительницы.