Книга демона

– Ага-толь. Дав-соль но-толь висит-соль…

Они посмеивались, но и о работе не забывали. Да и как тут забудешь, если четыре взрослых мужика – два людоеда и два спесивых умника – приставлены для надзора. А вдруг что не так? Что будет в ответ – угрожающий рык, жест, подзатыльник? А какое наказание последует за серьезную оплошность? Ладно, если плевок в лицо и лишение ужина. А ну как высекут розгами или, того хуже, срежут что-нибудь с лица…

Хоть и отвлекались Тильт и Далька на болтовню, но работу делали исправно: Тильт писал, Далька присматривал.

А вечером, когда треугольная стрелка часов заползала на черную половину круглых часов, желтолицый Се-Тан трижды хлопал в ладоши, а брат его Шо-Лан забирал у Тильта перо и закрывал чернильницу-череп.

С этого момента у пленников начиналось личное время. Тратили они его по-разному: убирались в комнатах, читали, играли в митс, в прятки, рылись в знакомых вещах, каждый раз отыскивая что-то не замеченное раньше. Никто им не мешал, не велел успокоиться. Потом они ужинали. Сидели перед камином. Обходили комнаты, гася свечи, оставляя гореть лишь ночники-лампадки. И отправлялись спать.

Засыпали, впрочем, не сразу. Лежали, глядя в потолок, разговаривали.

– Как думаешь, когда закончим?

– Много еще.

– Ну, к лету, я думаю, управимся.

– Хорошо бы к лету.

– Скучаешь?

– Хоть бы одним глазком посмотреть, как там сейчас на улице.

– А чего смотреть? Слякоть, наверное. А может, уже снег выпал.

– Снег… Знаешь, как он скрипит?

– Ну да.

– Он скрипит, будто тонкий крахмал в мешочке. Его давишь – и он тихо так, мягко: скрып, скрып…

– Тьфу! Не дразни!

– А вьюгу видел?

– Ну?

– Ветер снег несет, будто полотнища по земле стелет. Ночью небо бывает черное-черное, а голову опустишь – поземка летит, и чудится, будто тащит она тебя куда-то…

– Ага. Утащит, занесет, только весной оттаешь… А кого на самый север так унесет, того там снежники сожрут.

– Какие такие снежники?!

– Вроде как племя такое. Живут там, в снегах и морозе, а самое у них лакомое блюдо – мерзлая человечина. Тралланы ее жарят да варят, а эти прямо ледышки – хруп, хруп!… И облизываются.

– Придумываешь все! Нет никаких снежников!!!

И летит подушка в голову шутника. И дни летят, словно поземка…

Мало что менялось в заведенном порядке. Несколько раз приходил человек, прозванный Тенью. Почти ничего не говорил. Кажется, ждал чего-то от мастеров. Далька пробовал допытаться, когда же ему можно будет взять в руки перо. Но Тень ничего не ответил, только посмотрел как-то странно да непонятно дернул плечом.

Набравшись духу, Тильт несколько раз писал на черной доске: «Желаю побывать на улице». И каждый раз желание его оказывалось перечеркнутым.

Ближе к концу месяца сменился один из тралланов – из той пары, что сопровождала слугу-маскаланца, накрывающего стол. С виду они все были почти на одно лицо, но поменяли того самого сопливого, над которым украдкой смеялись друзья.

А однажды вечером, когда Тильт уже отметил на стене возле часов завершение двадцать шестого дня, в комнате появился длинноволосый Шо-Лан с ножом в одной руке и золотой чашей в другой. Он ничего не сказал, лишь жестом пригласил Тильта в спальную комнату. Похоже, братья маскаланцы были немы. Либо дали обет молчания.

Шелковая удавка крепко сдавила предплечье Тильта.

Холодная острая сталь легла на сгиб локтя.

На этот раз Тильт не отвернулся.

И все было, как во сне: блестящее острое лезвие взрезало вспухшую вену. Только кровь плеснула не на желтый пергамент, а в золотую чашу. Несколько темно-красных капель упали на постель, легли на ткани знакомым созвездием – созвездием Демона…

– Больно было? – тихо спросил Далька, когда Шо-Лан унес чашу.

– Нет, – ответил Тильт и вновь не соврал.

А наутро за завтраком Далька заметил, что порция товарища несколько больше, и что вместо обычной лепешки у него – пирог.

– Наверное, ошиблись, – смущенно сказал Тильт, угощая друга.

Пирог был с луком и печенкой…

В эту же ночь Тильту был странный сон.

Никогда прежде не видел он таких домов: приземистые, с плоскими крышами, с белеными неровными стенами – они лепились друг к другу и походили на грибную семью. Сколько их было – двадцать? тридцать? Он не мог сосчитать.

Никогда прежде не видел таких людей: высокие, загорелые почти до черноты, одетые в серые длинные рубахи без ворота. Носы – будто клювы, глаза – как щелки, волосы – словно войлок. Люди прятались в тени от горячего солнца, дремали. Сколько их было? Тильт не успел разглядеть.

Никогда прежде не видел он такой земли: каменистой, рыжей, плотной. Там, где была вода, земля цвела; там, где вода была раньше, земля растрескалась; там, где воды не было никогда, – не было ничего.

Странные деревья окружали селение: короткие стволы, широкие редкие кроны, тонкие узкие листья, гладкая, словно кожа, кора. В колючих кустах, похожих на мотки проволоки, белели кости мелких грызунов. За жердями изгородей, за грядками, за обмелевшим ручьем и зарослями полыни раскинулось поле, уставленное каменными пирамидами.

Тильт знал, что это кладбище. Хотя никогда прежде не видел он подобных кладбищ.