С: У Даниила Андреева, по-моему, есть страшный образ. Обезумевший и ослепший писатель перед смертью запирается в комнате, чтобы написать книгу всей своей жизни. Каждый день требует у прислуги, чтобы она приносила ему чистые листы и свеже-отточенные перья, и пишет, пишет, пишет… Исписывает сотни листов… Наконец, ставит точку и, счастливый и просветленный, умирает… Утром, слуга находит его бездыханным… А вокруг все в листах, измаранных бессмысленными каракулями. Вся его гениальная книга жизни – сотни листов ни чего не значащих каракулей!
Я: Это ты у меня реплику украл. Это мой страх, что наш текст – каракули безумца, позорный и жалкий бред. А ты должен убеждать, что это не так, или что, даже если это отчасти так, то это не адски так, что это очередной страх ада… В общем, что-то вроде этого… Мне надо прерваться – встретить маму от метро.
***
(На следующий день)
С: Ну что, кстати, забыл спросить, Клавдии, в итоге, член показал?
Я: Нет. Написал ей, что «ты замужем, и поэтому не буду с тобой общаться», что, мол, первый брак от Бога, и попробуй, мол, реанимировать любовь, но, что «даже если твоему браку суждено развалиться, пусть, хоть, я тут буду ни при чем». После развода я как-то решил, что не буду связываться с замужними женщинами. Нет ничего хуже, чем шакалить на чужой умирающей любви.
С: Свою личную историю приводить не будешь?
Я: Нет…
С: Предлагаю тебе причаститься в эти выходные.
Я: Ну и прессанут меня опять! Что, мол, с бесом общаешься. Чтобы я потом боялся к чистому листу подходить, потому что, вдруг, диалог напишется? А мне работу искать надо, а не чертей гонять… «Ада нет», говоришь, сомнительно. А ты сможешь принять концепцию буквального ада?
Я: Те, кто об этом не думает. Любому священнику этот вопрос задай и он, одно из двух, либо начнет говорить что-то туманное и уходить от ответа, а потом сошлется на занятость и прервет разговор, либо признается, что и сам верит, что, в итоге, спасутся все…
С: Дай, я поговорю? А ты, как обычно, просто дыши носом…