Книга Дины

Появление художника в Рейнснесе в один из июльских дней походило на извержение клокочущего вулкана. Говорил он на ломаном шведском языке с каким-то чужеродным выговором и пил собственный ром, который привез в глиняном сосуде с краником.

Загорелое, обветренное морщинистое лицо художника обрамляли седые волосы и борода. Нос высился на лице как внушительный горный хребет.

Темные глаза были посажены близко и глубоко, словно художник отводил взгляд от глупости и злобы дольнего мира и берег зрение для лучшей жизни.

Пухлые, чувственные губы были яркие, как у молодой девушки. Уголки губ то и дело поднимались вверх.

Темно-коричневые руки были словно вымазаны в смоле. Сильные и в то же время нежные.

В жару этот человек ходил в черной кожаной шляпе и кожаной жилетке. За недостатком карманов в жилетке с правой стороны был сделан глубокий разрез. В него можно было сунуть трубку или кисти, что нужно.

Смех художника слышался то в доме, то в людской, то на берегу у морских пакгаузов — всюду. Он знал шесть языков. Во всяком случае, так он сам говорил.

Матушка Карен быстро раскусила, что его познания во французском и немецком оставляют желать лучшего. Но она его не выдала.

Педро Пагелли — так он представился. В Рейнснесе не особенно верили тому, что он рассказывал о своем происхождении. Ибо характер и содержание его историй о семейных трагедиях менялись в зависимости от положения луны на небесном своде и от смены гостей за столом. Но рассказывать он был мастер.

Один раз он говорил, что происходит из румынских цыган, в другой хвастался благородным итальянским происхождением, а в третий утверждал, что он серб и что его семья распалась в результате предательства и войны.

Дина пробовала напоить его пьяным, чтобы выведать правду. Однако оказалось, что художник так затвердил свои невероятные истории, что в конце концов сам в них поверил.

Она потратила на это несколько бутылок вина, пила с ним и ночью в беседке, и в курительной комнате. Но правды так никто и не узнал.

Зато Педро написал их всех. Со старого портрета он написал даже Иакова, причем Иаков получился таким похожим, что матушка Карен всплеснула руками и угостила художника мадерой.

Однажды Дина и Педро пошли в пакгауз Андреаса, чтобы принести оттуда несколько холстов, присланных Педро с пароходом. Педро был очарован игрой света, падавшего в открытые двери на втором ярусе.

— Сюда ко мне приходит Ертрюд, — сказала вдруг Дина.

— Кто это?

— Моя мать!

— Покойница? — спросил он.

Дина с удивлением посмотрела на него. Потом лицо ее просияло. Она глубоко вздохнула:

— Сперва Ертрюд долго ходила по берегу. Но теперь она здесь. Она входит через дверь клети, а выходит сквозь невод для сельди, что висит на первом ярусе. Часто она идет по лестнице рядом со мной, а потом вдруг исчезает…

Педро внимательно слушал. Кивал. Просил рассказать еще.

— Как выглядела твоя мать? Она была высокая? Как ты? А какие у нее были волосы?

В тот же вечер Дина показала ему портреты Ертрюд. Рассказала о складках на юбке. О локонах с правой стороны…

Ертрюд так пленила Педро, что он перебрался в пакгауз и написал ее среди висящих сетей. Она получилась как живая.

Работая над портретом, Педро все время разговаривал с Ертрюд.

В тот день, когда Педро завершил работу над портретом, Дина случайно зашла к нему.

— У тебя глаза человека, который охраняет свою душу, — бормотал удовлетворенный Педро, обращаясь к Ертрюд.

Дина замерла у него за спиной. Не слыша даже ее дыхания, Педро принял это за хороший знак.

Но тут же у него за спиной что-то грохнуло, дрогнули половицы. Педро в страхе обернулся.

Дина сидела на выщербленном полу и выла.

Так от бессильной ярости воет одинокий волк. Не стесняясь, не сдерживаясь. Волк сидел на полу в косых лучах солнца, и его плач наводил жуть.

Наконец Дина поняла, что так себя не ведут. Она вытерла слезы и засмеялась.

Педро знал истину, известную каждому артисту: юмор — вернейшая опора трагедии. Он заставил Дину пройти обе фазы. Лишь бросил ей тряпку, которой вытирал кисти, чтобы она вытерла лицо.

И неутомимо продолжал писать дальше, пока не положил последний мазок. Тогда синий час уже сделался призрачно-белым и все звуки в усадьбе слились в слабый гул. Тени, словно штрихи на старом пергаменте, обозначили все углы. И каждый угол имел свой запах.

Осторожно колыхнулись духи Ертрюд. Лицо у нее снова было целое.

Портрет повесили в большой гостиной. Его видели все, кто приезжал в усадьбу. В том числе и Дагни.

— Это настоящее произведение искусства! — милостиво изрекла она и заказала художнику написать свой портрет.

Педро поклонился и поблагодарил. Он с радостью напишет портрет жены ленсмана. Как только у него будет время…

Дину он написал с виолончелью. Она была обнажена, и тело у нее было зеленоватое. Виолончель была белая…

— Это такое освещение, — объяснил Педро.

Дина с удивлением смотрела на картину. Потом кивнула.

— Когда-нибудь я выставлю эту картину в галерее в Париже, — мечтательно сказал Педро и прибавил:

— Она называется «Ребенок, заглушающий горе музыкой».

— Какое горе? — спросила Дина. Педро быстро взглянул на нее и сказал: