Северная армия выстроилась в полном составе для встречи парламентеров. Трубача, правда, своего не было, но зато на вершине Мухиной горы стояло северное знамя!
Но раньше, чем пришли парламентеры, пришла мать Олега и обратилась к северянам:
– Где Олег? Он с вами был?
Сережа уклонился от ответа:
– Вы ж не разрешили ему играть.
– Да, но отец позволил ему посмотреть.
– У нас его не было.
– Вы его видели, мальчики?
– Он там торчал, – ответил Левик. – Его в плен взяли.
– Кто взял в плен?
– Да эти. южные.
– Где это? Где он сейчас?
– Он изменник, – сказал Митя. – Он им все рассказал, а теперь боится сюда приходить. И пусть лучше не приходит!
Куриловская с тревогой всматривалась в лицо Мити.
Митя сейчас сиял чистым золотом яблоком головы, и его глазенки, острые и напористые, теперь не казались наглыми, а только живыми и остроумными. Назаров с интересом ожидал дальнейших событий, он предчувствовал, что они будут развиваться бешеным темпом. Из своей квартиры, пользуясь хорошим вечером, вышел и Кандыбин. Он недобрым глазом посматривал на нового, остриженного Митю, но почему-то не спешил демонстрировать свои родительские права.
Куриловская в тревоге оглядывалась, подавленная равнодушием окружающих к судьбе Олега. Она встретила любопытный взгляд Назарова и поспешила нему.
– Товарищ Назаров, скажите, что мне делать? Нет моего Олега. Я прямо сама не своя. Семен Павлович еще ничего не знает.
– Его в плен взяли, – улыбнулся Назаров.
– Ужас какой! В плен! Куда-то потащили мальчика, что-то с ним делают! Он и не играл совсем.
– Вот то и плохо, что не играл. Это напрасно вы ему не позволили.
– Семен Павлович против. Он говорит: такая дикая игра!
– Игра не дикая, а вы сами поставили его в дикое положение. Разве так можно?
– Товарищ Назаров, мало ли мальчишки чего придумают? А только у них своя жизнь…
В это время калитка впустила торжественную тройку парламентеров, а четвертым вошел и Олег Куриловский, измазанный, заплаканный и скучный. Мать ахнула и бросилась к нему. Она повела его домой, он шел рядом и хныкал, показывал пальцем на мальчиков.
Мальчикам было не до Олега. Южная армия выставила ни на что не похожие требования: возвратить знамя и признать, что северяне потерпели поражение. Парламентеры утверждали, что Вася и Митя были отпущены потому, что дали честное слово больше сегодня не воевать, – им поверили, а они честное слово не сдержали.
– Какие там честные слова, – возмутился Сережа, – война – и все!
– Как? Вы против честного слова? Да? – человек с пером искренне негодовал.
– А может, они нарочно дали честное слово? Они, может, нарочно, чтобы вас обмануть!
– Честное слово! Ого, какие вы! Честное слово если дал, так уже тот… уже нужно держать…
– А вот если, например, к фашистам попался? К фашистам! Они скажут: дай честное слово! Так что? Так, по-твоему, и носиться с твоим честным словом?
– О! Куда они повели! – начальник рукой протянул по направлению к небу. – К фашистам! А мы как? У нас какой договор? У нас такой договор: и мы красные, и вы красные, и никаких фашистов. Придумали – фашисты!
Сережа был смущен последним доводом и обернулся к своим:
– Вы давали честное слово?
Митя насмешливо прищурился на человека с пером:
– Мы давали честное слово?
– А то не давали?
– А то давали?
– Давали!
– Нет, не давали!
– А я вам не говорил: дайте честное слово?!
– А как ты говорил?
– А как я говорил?
– А ты помнишь, как ты говорил?
– Помню.
– Нет, ты не помнишь.
– Я не помню?
– А ну, скажи, как?
– Я скажу. А по-твоему, как?
– Нет, как ты говорил, если ты помнишь?..
– Не беспокойся, я помню, а вот как по-твоему?
– Ага? Как по-моему? Ты сказал: дайте честное слово, что не пойдете к своему войску. Вася, так же он говорил?
– А разве не все равно?
Но карта врагов была бита. Северяне засмеялись и закричали:
– А они пришли! Честное слово! Тоже хитрые!
Кандыбин, на что уж серьезный человек, и тот расхохотался:
– Чертовы пацаны! Обставили! А кто моего так обстрогал?
Назаров не ответил. Кандыбин придвинулся ближе к мальчикам – их игра начинала его развлекать. Он долго смеялся, когда услышал контрпредложение северян. Смеялся он непосредственно и сильно, как ребенок, наклонясь и даже приседая.
Северяне предложили: пускай их знамя три дня стоит на Мухиной горе, а потом они отдадут, и тогда начинать новую войну. А если не хотят, значит, «Мухина гора – наша».
Парламентеры смехом ответили на это предложение:
– Пхи! Что мы, не сможем себе новое знамя сделать? Сможем, хоть десять! Вот увидите завтра, чье знамя будет стоять на Мухиной горе!
– Увидим!
– Увидим!
Прощальная церемония была сделана наскоро, кое-как; парламентеры уходили злые, а северяне кричали им вдогонку, уже не придерживаясь никаких правил военного этикета:
– Хоть десять знамен пошейте, все у нас будут!
– Ну, завтра держись! – сказал Сережа своим. – Завтра нам трудно придется!
Но им пришлось трудно не завтра, а сейчас.