Книга для родителей

– Нет.

– А что ты будешь делать, когда он придет?

– А я не знаю.

– Ты скажи, что ты и на самом деле ничего не понял.

– Кому сказать?

– Да отцу, кому же? Не понял, и все! Черт их там поймет!

Александр завертел головой:

– Ну, думаешь, моего отца так легко обмануть? Он, брат, не таких, как мы с тобой, видел.

– А я считаю. Ничего. Можно сказать. Я своему так бы и сказал.

– А он поверил бы?

– Поверил – не поверил! Скажите, пожалуйста! Нам по скольку лет? Тринадцать. Ну так что? Мы и не обязаны ничего понимать. Не понимаем, и все!

– Не понимаем, а почему такое. выбрали. самое такое.

– Ну. выбрали. Пушкин как раз. подскочил.

Володька искренне хотел помочь другу. Но Александр почему-то стеснялся сказать Володьке правду. Правда заключалась в том, что Александр не мог обманывать отца. Почему-то не мог, так же не мог, как не мог говорить с ним о «таких вопросах».

Гроза пришла, откуда не ждали: Надька! Отец так и начал: Надя мне рассказала.

Это было так ошеломительно, что даже острота самой темы как-то притупилась. Отец говорил, Александр находился в странном состоянии, кровь в его организме переливалась, как хотела и куда хотела, глаза хлопали в бессмысленном беспорядке, а в голове торчком стало неожиданное и непростительное открытие: Надька! Александр был так придавлен этой новостью, что не заметил даже, как его язык залепетал по собственной инициативе:

– Да она ничего не знает…

Он взял себя в руки и остановил язык. Отец смотрел на него серьезно и спокойно, а впрочем, Александр с трудом разбирал, как смотрит отец. Он видел перед собой только отцовский рукав и две серебряные звездочки на нем. Его глаза безвольно бродили по шитью звездочек, останавливались на поворотах шитья, цеплялись за узелки. В уши проникали слова отца и что-то проделывали с его головой, во всяком случае, там начинался какой-то порядок. Перед ним стали кружиться ясные, разборчивые и почему-то приемлемые мысли, от них исходило что-то теплое, как и отцовского рукава. Александр разобрал, что это мысли отца и что в этих мыслях спасение. Надька вдруг провалилась в сознании. Защемило в гортани, стыдливые волны крови перестали бросаться куда попало, а тепло и дружески согрели щеки, согрели душу. Александр поднял глаза и увидел лицо отца. У отца напряженный мускулистый рот, он смотрел на Александра настойчивым, знающим взглядом.

Александр поднялся со стула и снова сел, но уже не мог оторваться от отцовского лица и не мог остановить слез, – черт с ними, со слезами. Он простонал:

– Папочка! Я теперь понял! Я буду, как ты сказал. И всю жизнь, как ты сказал! Вот увидишь!

– Успокойся, – тихо сказал отец, – сядь. Помни, что сказал: всю жизнь. Имей в виду, я тебе верю, проверять не буду. И верю, что ты мужчина, а не. пустая балаболка.

Отец быстро поднялся со стула, и перед глазами Александра прошли два-три движения его ладного пояса и расстегнутая пустая кобура. Отец ушел. Александр положил голову на руки и замер в полуобморочном, счастливом отдыхе.

– Ну?

– Ну, и сказал.

– А ты что?

– А я? А я ничего…

– А ты, наверное, заплакал и сейчас же: папочка, папочка?

– Причем здесь «заплакал»?

– А что, не заплакал?

– Нет.

Володька смотрел на Александра с ленивым уверенным укором.

– Ты думаешь, отец, так он всегда говорит правильно? По-ихнему, так мы всегда виноваты. А о себе, так они ничего не говорят, а только о нас. Мой тоже, как заведет: ты должен знать, ты должен понимать.

Александр слушал Володьку с тяжелым чувством. Он не мог предать отца, а Володька требовал предательства. Но и за Володькой стояла какая-то несомненная честь, изменить которой тоже было невозможно. Нужен был компромисс, и Александр не мог найти для него приличной формы. Кое в чем должен уступить Володька. И почему ему не уступить? И так зарвались.

– А, по-твоему, мой отец все говорил неправильно?

– Неправильно.

– А может быть, и правильно?

– Что ж там правильного?

– Другой, так он иначе бы сказал. Он сказал бы: как ты смеешь! Стыдись, как тебе не стыдно! И все такое.

– Ну?

– Он же так не говорил?

– Ну?

– Тебе хорошо нукать, а если бы ты сам послушал.

– Ну, хорошо, послушал бы. Ну, все равно, говори. Только ты думаешь, что всегда так говорят: «как тебе не стыдно» да «как тебе не стыдно»? Они, брат, тоже умеют прикидываться. – А чего прикидываться? Он разве прикидывался?

– Ну, конечно, а ты и обрадовался: секреты, секреты, у всех секреты!

– И не так совсем.

– А как?

– Совсем иначе.

– Ну, как?

– Он говорит, ты понимаешь: в жизни есть такое, тайное и секретное. И говорит: все люди знают, и мужчины, и женщины, и ничего в этом нет поганого, а только секретное. Люди знают. Мало ли чего? Знают, значит, а в глаза с этим не лезут. Это, говорит, культура. А вы, говорит, молокососы, узнали, а у вас язык, как у коровы хвост. И еще сказал… такое…

– Ну?

– Он сказал: язык человеку нужен для дела, а вы языком мух отгоняете.

– Так и сказал?

– Так и сказал.

– Это он умно сказал.

– А ты думаешь.

– А только это просто слово такое. А почему Пушкин написал?

– О! Он и про Пушкина говорил. Только я забыл, как он так говорил?

– Совсем забыл?