Книга для родителей

– Ну! – Стоянов.

– Вот-Стоянов.

Вера Игнатьевна в одушевленных предметах разбиралась вообще слабее, чем в неодушевленных, поэтому не могла понять, что такое в Андрее Климовиче было специально фрезерное? Правда, до нее доносились из цехов восторженные сообщения о том, что бригада Стоянова сделала 270–290 процентов, что в бригаде Стоянова придумали какой-то замечательный «кондуктор», что бригада Стоянова завела целый цветник вокруг своих станков, даже шутили, что бригада скоро будет переименована в «универсально-фрезерную оранжерею имени Андрея Стоянова». И все же в представлении Веры Игнатьевны Андрей Климович выступал исключительно как любитель книги. Ей трудно было понять, как он мог справляться со своими фрезерными, если на самом деле он так влюблен в книгу. Андрей Климович нарочно устроился работать в вечерней смене, а на выборах в фабзавком сам напросился:

– Приспособьте меня к библиотеке.

Книги Андрей Климович любил по-своему. Книги – это переплетенные люди. Он иногда удивлялся, зачем в книгах описание природы, какого-нибудь дождя или леса. Он приходил в комнату к Вере Игнатьевне и говорил:

– Человека разобрать трудно, в человеке тайна есть; писатель разберет, а наш брат прочитать должен, тогда видно. А дождь – так и есть дождь. Если я на дождь посмотрю, так и разберу сразу – дождь. И какой дождь – разберу, маленький или большой, вредный или не вредный. Лес тоже. Писатель никогда того не напишет, что увидеть можно.

Зато люди, описанные в книгах, всегда вызывали у Андрея Климовича напористое и длительное внимание. Он любил поговорить об этих людях, умел заметить противоречия и всегда обижался, если писатель был несправедлив к людям.

– Достоевского не люблю. Говорят, хороший писатель, а я не люблю. Такого про человека наговорит, стыдно читать. Ну, скажем, этот самый Раскольников. Убил он старушенцию, за это суди и взгрей как следует. А тут тебе – на! – целый роман написал! И что же вы думаете! Читаю, читаю, а мне уж его и жалко стало, и зло берет: за что жалею, а все потому, что пристали к человеку, спасения нет.

И вот сейчас Андрей Климович стоит в дверях и улыбается. Улыбка у него немного застенчивая, нежная и красивая, как будто это не сорокалетний фрезеровщик улыбается, а молодая девушка. И в то же время в этой улыбке есть много мужественного, знающего себе цену.

– Разрешите, Вера Игнатьевна, зайти, дело есть маленькое.

Андрей Климович и раньше заходил по книжным делам – живет он на той же улице, но сейчас действительно чувствовалось, что зашел он по какому-то особому делу.

– А вы все по хозяйству?

– Да какое там хозяйство! Посуда только. Проходите в комнату.

– Да нет, давайте здесь, на кухне, можно сказать, в цеху, и поговорим.

– Да почему?

– Вера Игнатьевна, дело у меня… такое, знаете, секретное!

Андрей Климович хитро улыбнулся и даже заглянул в комнату, но никого там не увидел.

В кухне Андрей Климович сел на некрашеную табуретку, иронически посмотрел на горку вымытой, еще мокрой посуды и спросил:

– На посуде этой вы-то не обедали?

Вера Игнатьевна вытирала руки полотенцем.

– Нет, дети.

– Дети? Ага! Я к вам, можно сказать, от фабзавкома, тут нужно выяснить одно дело.

– Это насчет завтрашнего диспута?

– Нет, это персонально касается вас. Решили у нас кое-кого премировать по культурному фронту. Как бы к Новому году, но поскольку в библиотеке вроде праздник, так вас решили в первую очередь. Деньгами премируют, как водится, но тут я вмешался: деньгами, говорю, Веру Игнатьевну нельзя премировать, ничего из такой премии не выйдет, одни переживания и все.

– Я не понимаю, – улыбнулась Вера Игнатьевна.

– Вот не понимаете, а вещь самая простая. Деньги штука скользкая: сегодня они в одном кармане, а завтра они в другом, а послезавтра и следу не осталось. Деньги для вас – это мало подходит, да у вас же и карманов нету. Надо вещь какую-нибудь придумать!

– Какую же вещь?

– Давайте думать.

– Вещь? Ага, ну, хорошо. А только стоит ли меня премировать?

– Это уже по высшему соображению. Ваше дело сторона. Так какую вещь?

– Туфли нужны, Андрей Климович. Я вам прямо скажу: очень нужны!

Андрей Климович осторожно глянул на туфли Веры Игнатьевны, а она еще осторожнее придвинулась к табуретке, на которой стояла посуда.

– Туфли эти… да-а! Туфли – хорошее дело, туфли можно.

– Только.

Вера Игнатьевна покраснела.

– Только коричневые. обязательно коричневые, Андрей Климович!

– Коричневые?

Андрей Климович с какой-то грустной улыбкой поглядел в сторону.

– Можно и коричневые, что ж. Только. туфли такое дело, туфли без примерки нельзя. Отправимся с вами в магазин и примерим. Бывает, подъем не подойдет, и фасон нужно присмотреть, а то дадут тебе такой фасон, господи помилуй!

Вера Игнатьевна краснела и улыбалась, а он поднял голову и присматривался к ней одним глазом. Носок его ботинка задумчиво подымался и опускался, постукивая по полу.

– Так что, пойдем завтра купим?

– Да зачем вам беспокоиться, Андрей Климович? Я никогда не примериваю. Просто номер и все.

– Номер? Ну. какой же номер?

– Какой номер? Тридцать четвертый.