Книга для зимнего чтения

С синьорой Софией моя мама познакомилась на какой-то цветочной выставке, мне тогда было года три-четыре. Она долго вертела в руках горшок с гибискусом, потом поставила на место, вздохнула, и сказала, ни к кому не обращаясь: «все равно сажать такую красоту уже некуда». Синьора София еще немного понаблюдала за моей мамой, с какой любовью и вниманием та рассматривала каждый цветок, с каким вздохом сожаления ставила его на место, еще она заметила, как мама подняла с земли какой-то кусочек стебля и аккуратно завернув в платок, положила в сумочку. И это ей тоже понравилось, потому что она сама тоже все время подбирала веточки, листики, отростки, ставила в баночки с водой, чтобы у них отросли корешки или сразу сажала в горшки, и все приживалось. Так что мама ей сразу понравилась, поэтому она к ней подошла и предложила поселиться на вилле, ухаживать за садом, присматривать за домом. Мама чуть не подпрыгнула от радости, а может, подпрыгнула, только совсем немножко, ведь она уже была взрослая, а взрослые от радости не прыгают, даже от очень большой радости, но мама наполовину осталась девочкой, поэтому она все-таки чуть-чуть подпрыгнула, а из глаз у нее такие искорки радости выпрыгнули и она эту незнакомую синьору обняла. София тоже очень обрадовалась, что за ее любимым садом будет ухаживать такая хорошая синьора-девочка. Так, выставка была в сентябре, значит, на виллу мы перебрались в октябре-ноябре.

И вот мы переехали! Вроде бы и мебели у нас своей совсем не было, и перевозить вещи недалеко – километров 40, мы в итоге все на папином фиате перевезли, но только это было ужасно муторно: приходилось сгребать всю мелочь в ящики и коробки, потом их выгружать, впопыхах рассовывая вещи так что потом никто из нас не мог вспомнить, что куда положил (запихнул, приткнул), возвращаться с пустыми ящиками обратно и так до посинения (вернее, до покраснения, потому что было странно жарко для октября). Зато на новом месте каждый получил то, о чем давно мечтал: мама — свою комнату для Творчества, работы, шитья и рукоделия. Она разложила здесь свои книги и журналы по рукоделию, сухие растения, ракушки. Мама расписывала батики, поэтому иногда посреди комнаты сушился натянутый на раму кусок шелка, и в комнате часто пахло красками. Она держала эту комнату закрытой на ключ, чтобы никто не мог обвинить ее в беспорядке или, еще хуже, невзначай что-нибудь переставить или переложить. Ей нравился такой художественный беспорядок. Если все чинно лежало на своих местах, на полках и в ящиках, маме не приходили в голову идеи. Только в разбросанно-раскиданном виде все ее лоскутки, кружева и тряпочки складовались в какой-то узор, мотив, и она за два дня сшивала целое полотно, с холмами, поросшими лесом, в котором я узнавала бахрому от старой скатерти, полями с помидорами из пуговиц, петляющей дорогой из бежевых остатков моих протертых брюк, огромным деревом с дуплом и множеством других деталей. А еще мама много переводила и писала статьи и рассказы, поэтому журналы, словари, листы с пометками и прочий, теперь уже бумажный, а не тряпичный хлам (так называл это папа) тоже был разложен на столе, полках, прикреплен к стене. Маме нравилось так работать. Она прекрасно ориентировалась в этом хаосе и у нее никогда ничего не пропадало. Наоборот, когда она пыталась разложить тексты и наброски по папкам и надписывала их «о цветах», «о детстве», «из книг. Может пригодиться», она никогда потом не могла найти нужный кусок, так как не помнила, что в «цветы» положила рассказ о детстве, так как это было о цветах в детстве. В старом доме они часто ссорились, потому что папа требовал порядка, а мама могла творить только в хаосе. Папа говорил, что это результат русского варварства плюс последствия коммунизма. Дело в том, что мама у меня русская. Она родилась и выросла в Москве. Она часто рассказывала мне про свое детство, когда я, вот так же, как сейчас Дуня, угнездывалась под ее одеялом. Я не все помню, конечно. Но многое она записывала сама. Если хорошенько порыться в большом сундуке в чулане, то на самом дне обнаружиться много полуистлевших листов и тетрадок. Подумать только! Некоторые из них мама писала еще в России. И хотя в самом начале этой книги сказано, что роман тем интереснее, чем шире его крона, я пока еще в состоянии ее формировать и обрезать побеги, которые считаю лишними: нежизнеспособными, «дичками» или, наоборот — вполне способными стать отдельным большим деревом. Вот и эту ветку я пока отстригу, но не выброшу, а воткну в питательную смесь — авось, даст корни и получится самостоятельное дерево!

У меня, помимо долгожданной игровой комнаты, где не надо было каждый вечер убирать игрушки, можно было строить замки, города, разбивать палатки и даже повесить гамак от стены до стены, у меня появился и настоящий собственный домик — на дереве.