Книга Дока

Вот, допустим, зерно перемололи в муку. Что при этом сделалось с электронами? Ровным счетом ничего. Возможно, они вообще отсутствовали в тот момент, все разом. Я на их месте тоже слинял бы, увидев, в какую переделку попал.

А дальше? Пусть вот эта совсем простая хлебопечка. В ней тоже не стоит задерживаться. Так что, полагаю, электроны заблаговременно взяли отпуск за свой счет и провели его где-нибудь на Гавайях. Я бы на их месте так и поступил. Всё равно никакой разницы – есть ты или нет. Главное, чтобы сохранялась вероятность того, что ты находишься на своем месте. Вероятности достаточно. Выходит, что мы состоим из вероятностей, то есть из пустоты. И когда я вынимаю из печи хлеб, накрываю его чистым полотенцем (которое тоже есть некоторая вероятность присутствия электронов, хотя бы по очереди), даю ему постоять, а затем взрезаю хрустящую корочку и откусываю первый сладкий теплый кусок, я – не что иное, как пустота, пожирающая пустоту.

Не могу сказать, что всю жизнь мечтал знать о себе такое. Если я состою из электронов, которые с некоторой вероятностью есть, а с некоторой – нет, то и я с некоторой вероятностью существую, а с некоторой… Ну, упс.

Голова слегка кружится от этого знания.

Наверняка я что-то недопонял и переврал. Я вообще во многом неуверен в последнее время. Слишком во многом. Хотя я, конечно, верю в то, что у Дока есть план. Весь опыт на это очень определенно указывает. Есть вероятность, что в Доке присутствует достаточное количество его электронов, достаточное, чтобы сознание работало непрерывно. Есть вероятность, что на моей кухне сейчас сидит та часть Дока, в которой все электроны на месте.

Вероятность Дока пьет вероятность кофе из вероятности кружки, выкладывает на вероятности стола геометрические фигуры из вероятности зубочисток. От этого нагромождения вероятностей мне становится не по себе. Нельзя так жить.

– Док, может быть, моя просьба покажется тебе странной…

– Хм? Что ты хочешь попросить, Бобби?

– Всё, спасибо. Это мне и было нужно: чтобы ты что-нибудь сказал.

Док смотрит на меня пристально, улыбка скользит по губам.

– Что, проверяешь, есть ли я на самом деле?

– Как ты догадался? – спрашиваю я, хотя удивляться тут нечему, он всегда догадывается.

– Я и сам всё время это проверяю, – шире улыбается Док.

– И как?

– В смысле, какой результат?

– В смысле, как именно проверяешь. Ну, и результат, конечно, хотелось бы знать.

Пока он обдумывает ответ, я продолжаю засыпать в хлебопечку ингредиенты по списку, который знаю наизусть: каждый раз я пеку один и тот же хлеб, потому что должно же быть что-то определенное и постоянное, с гарантией и всегда на своем месте. Мой хлеб. В моем доме. Всегда, пока я жив.

2. Док

Бобби склоняется над распахнутым чревом хлебопечки, серебряной ложкой кладет сахар. Вопрос Дока застает его врасплох.

– Бобби, – говорит Док. – Бобби, что ты помнишь про Климпо?

Бобби оборачивается – ясноглазый, жизнерадостный, как младенец с коробки молочной смеси. – А что я должен помнить про Климпо, Док? – во взгляде и голосе абсолютная готовность предоставить Доку всю информацию по теме – и такая же абсолютная пустота: информации нет.

– Да ничего. Забей.

– Ага, – с облегчением выдыхает Бобби и отмеряет соль.

Док смотрит на него еще пару-тройку секунд, отворачивается, доливает в кружку кофе из тяжелого фаянсового кофейника, красного с белыми уточками. Пьет, молчит.

– Кстати, интересно, что ты об этом спросил, – вдруг говорит Бобби. Голос звучит глухо и как будто хрипло. Бобби откашливается. – Я как раз перед этим думал о Климпо.

Док поворачивается к нему. Бобби как Бобби, никаких младенцев, наоборот – очень собранный, осторожный, как будто проводок выбирает: какой перерезать?

– И что ты думал, Бобби?

– Не помню, Док.

– Ладно.

Такие мысли в голову не пролезают. Как можно подумать: «я умер, а потом оказалось, что это был другой я, а я на самом деле жив»? Это как если тебе сообщили, что твой старый друг умер, и ты приезжаешь, сидишь всю ночь у гроба с семьей, и едешь на кладбище, и после остаешься со всеми, чтобы помянуть усопшего – а месяц спустя встречаешь его на улице и чуть не падаешь от удивления: «Я тебя похоронил, оплакал, я уже учусь жить без тебя, почти научился… Откуда ты взялся?!»

Вот так же, но только о себе самом.

Поэтому никто из них не помнит. Но, может быть, остается смутная тревога, как засасывающая жижа под коркой спекшейся от зноя соленой земли. И тогда голос садится, першит в горле, близко-близко подступает беспричинная тоска. Тело напрягается, замирает, как на краю обрыва. Взгляд, направленный в глубину себя, слепнет. «Что я должен помнить?»

Ничего, Бобби. Тебе там помнить нечего. А я помню, как потерял тебя там. Всех вас там потерял. Ровно девять никогда не бывших лет назад.

– Я вспомнил, – Бобби захлопывает крышку, тыкает в кнопки, слышно, как с гудением вращается мешалка. – Я вспомнил, как Данди заработал свое имя.

– Я думал, ты про Климпо вспомнил.

– А ты все зубочистки сломал, Док. Тебе дать новую пачку?

– Не надо.

– Я про Климпо. Это же было как раз там. Держи.

– Там? Ладно, спасибо.