Обед, состоявший из тушеного зайца, пирога с картофелем и ячменного кофе, мне подали охотно (не могу сказать, что в охотку с ним расправилась); и я тут же расплатилась еще за одну ночевку вперед. Потолок в общем зале был низкий, из грубо сколоченных балок: все пространство походило на дупло огромного дерева. Столы и стулья криво стояли на каменном полу. Шторы из алого сукна были раздернуты, однако солнечный свет все еще с трудом пробивался сквозь стекла. Там и сям расставленные горшки с разросшимися геранями не слишком украшали зал, насквозь пропахший несвежей дичью, которая тушилась в котле где-то поблизости.
Я уселась за круглый столик подальше от окна, возле очага, где осыпалась кучка остывшей золы. В окне то и дело мельком возникала голова Розали; она за мной следила. Чем беспокойней она себя вела, тем дольше я тянула время. Жестоко, не спорю, но я знала, что она никуда не денется – будет ждать с нетерпением, как гончая начала охоты. Теперь мне кажется странным, почему я – недавняя свидетельница странностей d'outre mer[16], повидавшая так много необъяснимого – не увидела в Розали никакой таинственности: мол, кто она – всего лишь девочка… И все же я не заставила бы ее ждать так долго, если бы не газеты.
Обедая, я заметила их не сразу.
В монастырской школе мирские новости доходили до нас скупо. Немногие journaux[17] – парижские и прочие – недельной, а то и месячной давности попадали к нам обычно в виде обертки для рыбы. Газеты (целые, а не обрывки) – не представлявшие, как считалось, для благонравных девиц никакого интереса – были большой редкостью, их приходилось красть и читать тайком, наедине. А поскольку уединяться почти не удавалось, я мало что могла узнать этим способом. Теперь, в Америке, все будет иначе. Так, во всяком случае, я решила, увидев газеты, небрежно раскиданные по столу – будучи, очевидно, общим достоянием.
Мне понадобятся часы да и еще портной, а также кров, более или менее постоянный. Все это я найду в газетах. А кроме того, я в них нуждалась; мне нужно было узнать, что нового творится на свете.
Судя по заголовкам, газеты были свежими – и самыми разнообразными, подобранными наобум: «Чарлстонский Меркурий», «Смитлэндские новости», «Новоорлеанская пчела», «Наблюдатель Западного Цинциннати», «Минерва Северной Каролины»… (Читая, я видела боковым зрением, как между шторами то выскакивает, то исчезает, будто в кукольном театре, голова Розали.) Что до содержания газет… нет, не припомню ни единого заголовка. Но зато объявления о розыске беглецов врезались мне в память; от таких «новостей» меня замутило. Вот каковы были эти объявления; подобные им постоянно появляются и сейчас, и потому нетрудно их воспроизвести:
«Дельфину свойственны все низменные качества негра, он лишен чести и чувства благодарности. Единственная причина его бегства – обида на заявителя, посчитавшего невозможным обращаться с ним как с равным. Мастер изготавливать повозки, сыплет поговорками, чтобы легче навязать себя обществу… Дерзкие понятия о свободе уже не единожды побуждали его стремиться в штат Огайо, где он рассчитывает невозбранно пользоваться вольностью. Со времени предыдущей поимки носит в себе порядочный заряд дроби… Джентльмены, предпринявшие розыск, могут ознакомиться с его родословной. Стоимость беглеца – 300 долларов, однако ввиду склонности к побегам заявитель готов продать его за 150 долларов».