– Я… Нет, все началось с того, что моя девушка родила куклу от героина, очень больную и бесполезную. Мне, признаться, не захотелось с ней спать после такого невежественного результата. Тогда я обозлился, выпил и дал бесценный совет Черному, честно дал. Черный во все горло стонал, что все уж передохли, квартиры отобраны и уж некому продавать наркотики, что реклама минералки свое сделала. Вроде как на двадцать процентов спрос упал. Что будет дальше? К концу месяца многим отвалить надо, а как самому жить, он очень боялся, что точку могут передать другому. Ты понимаешь меня? Что вышло? Понимаешь? Его просто задушили те, с кем он игрался в этот день у себя на квартире, взяли и задушили. Ставлю, что это Серый от злости, у него не было денег, и Серый его убил. Конечно, накатили они прилично, Серый тоже труп, и тоже… Видно, парень забылся или как? Может, они это все разыграли? Может, тех двоих завалили, потому что просто не вовремя зашли к Черному? А может, это была чья-то месть?
– Кого? – в спокойствии поинтересовался «Бог знает кто», дегустируя минералку, а Фунт вдруг зашептал все обостренней.
– Они… Это месть тех детей… Или же нет, просто от Черного решили избавиться? Так сказать, кто-то перетянул одеяло и захотел занять его место? Или же нет, это те, кто тянут снизу?
– Не понял. Кто тянет?
– Те, что снизу… они всех тянут. Или же это всего лишь наркотик, и они все «всего лишь», а мы часть системы. Крупицы такого некого тайного плана?
– Нет, это всего лишь наркотик, только наркотик, Фунт.
– Поэтому мне не больно? Мне только странно и неестественно волнительно, когда заканчиваются мои деньги, потому что мне все безразлично. То есть я не виноват ни в чем, мне просто все равно, оттого что я таким уже стал, вернее таким родился. Да? Ведь именно поэтому я не чувствую искренне боль тех людей, что «всего лишь»? Я не причастен к их страданиям, и мне плевать на Черного. Даже если эта была месть или же… Просто не моя неделя, а дети еще родятся, будет у всех добра такого. Верно? А я не знаю общей боли потому, что я не виноват и мне не нужно отвечать за содеянное, мне не нужно платить по счету, ведь именно поэтому я не знаю боли? Правда? Или почему? Они сами все там виноваты? Или почему?
– Потому что ты – гнида, Фунт. Надумаешь себя заказать, звони по этому телефону, будут рады и возьмут недорого, – ответит спокойствием «Бог знает кто», заложив в свой счет стоимость выпитого Фунтом. Он захочет надбавить, но в его кошельке не окажется лишних денег. «Откуда знаешь!» – на что-то надеясь, выкрикнет Фунт, Бог знает кому, держа в руках тоненькую бумажную полоску, но бесследно уходящий лишь прошепчет «сам такой» и скроется в зимнем отрезке вечера.
15
«Бог знает кто» запахнет пальто, подумав, что в этом что-то есть, раз Фунт так отчаянно задает себе вопросы. «Будь ты проклят, Фунт», – скажет он, добавив, что «с таким укладом ты уже не валюта». Он минует трамвайный путь, легко сняв сигнализацию с принадлежащего ему автомобиля. Разогревая авто, вспомнит обо мне… Сейчас ему вдруг стало грустно, что я там, где он, увы, быть не может. Что в его жизнь я больше не просочусь так случайно, и не заставлю его еще раз поразмышлять. Он закурит, как «Бог знает кто», и в воланах крепкого дыма ощутит нервозность, сопровождающуюся точечной болью в груди, поймав себя на том, что уже почти забыл мое лицо, и медленно сдавливая пейзажи памяти, так и не отыщет меня в свойстве воображаемой им мечты. Разочаруется в себе. Откроет дверцу и, плюнув в снег, отравится запахом выхлопа, затем, тронувшись с места, вспомнит лицо оголтелого, убитого им Юриста, и его еще пока предполагаемую боль.
То самое мгновение, когда он удивился, когда увидел чужого в своей квартире, испугавшись, дернулся, осознавая, что гостя прислали для расправы над ним. Отбежав от письменного стола, Юрист бросился к сейфу в надежде достать пистолет. От трепетной суетливости на нем развязался теплый домашний халат. «Бог знает кто» подумал о мерзости, увидев его некрасивым и голым. Он достает газету, что была сложена под руку, вскорости разворачивает ее, и буквально через секунды точно вылетает патрон в самое яблоко, а далее застывает куб на середине.
Неожиданно поменялся цвет, его память остановилась, на фоне непрерывных гудков. По обочине бежали очевидцы того, как смертоносный гололед унес вдребезг железо и еще «Бог знает кого». Он мог бы предположить боль окружения уже позже, он мог бы представить ту изначальную внезапность, столкновение пули, как она жадно засасывается в тело, пробивая человеческие ткани. Сожрет и навылет, предварительно разорвавшись – так тоже возможно. Он мог призвать в себе боль заманить в свое неживое тело. Порой та глупа, беспричинна, пришла бы, поверив ему. Он мог бы умножить боль, причиненную Юристу на боль, причиненную самим Юристом по отношению к другим людям, и поделить это все на страдания близких Юриста и близких тех людей, кому причинил боль сам Юрист.