Книга джунглей. Вторая книга джунглей

Учился и мальчик, так же усердно, как пёс, потому что управлять собачьей упряжкой — нелёгкая наука. Более слабых собак запрягают поближе к саням. У каждой отдельная сбруя; один ремень охватывает шею, ещё один пропускается под левой передней ногой, от третьего отходит постромка, а уж она соединяется с питу при помощи хитроумного приспособления вроде петли и пуговицы: его легко расстегнуть одним движением руки, мгновенно освободив тем самым нужную собаку. Такая надобность возникает сплошь и рядом, потому что у молодых, неопытных собак ремень часто попадает между задних ног и врезается в тело до кости. Кроме того, на бегу собакам иногда приходит охота пообщаться друг с другом, и они начинают перескакивать через главный ремень и запутывают постромки. Нередко вспыхивают драки, и после этого упряжь делается похожа на мокрую сеть, которую рыбак поленился распутать сразу и оставил лежать до утра. Поэтому погонщик должен неусыпно следить за порядком и вовремя пускать в ход ременный бич. Всякий мальчик-инуит щеголяет своим умением обращаться с бичом; но одно дело попасть в какую-то намеченную цель на снегу и совсем другое — на полном ходу перегнуться вперёд и нанести провинившейся собаке молниеносный и точный удар по спине, между лопаток. Если же вы грозно окликнете одну собаку, а хлестнёте по ошибке другую, обе немедленно затеют потасовку и начнут выяснять отношения — и вся упряжка остановится. А если вы едете с кем-то вдвоём и заговорите со своим спутником — или, наоборот, едете один и от скуки затянете песню, — все собаки тотчас притормозят, повернутся и усядутся на снег: им тоже хочется послушать. Раза два от бедняги Котуко убегала упряжка, потому что он забывал на остановке застопорить сани; а уж сколько он порвал и перепортил ремней и постромок, и сказать нельзя. Но наконец наступил день, когда ему доверили целую упряжку из восьми собак и лёгкие охотничьи нарты, и тогда он почувствовал себя уже совсем важной персоной. У него было храброе сердце и ловкие руки, и его упряжка мчалась с быстротой стаи гончих, так что гладкий тёмный лёд только дымился под полозьями саней. Он уезжал на охоту за много миль от дома, и когда добирался до мест, где водились тюлени, то отстёгивал от главного ремня постромку самой умной своей собаки — большого чёрного вожака — и отправлял его на поиски тюленьих лунок. Как только пёс подавал ему знак, Котуко переворачивал сани и поглубже загонял в снег пару отпиленных оленьих рогов, которые обычно торчат вверх, как ручки от детской колясочки[86]. Потом он осторожно, дюйм за дюймом, подползал к лунке и дожидался, когда тюлень всплывёт подышать. И тут он вонзал без промаха свой гарпун и за привязанный к нему трос из оленьих жил выволакивал убитого тюленя на лёд, а чёрный вожак помогал ему перетащить к саням тяжёлую тушу. При виде лакомой добычи у собак разгорались глаза, и они приходили в такое возбуждение, что Котуко еле успевал хлестать направо и налево бичом, который обжигал им морды, словно раскалённый прут, пока тюленья туша не застывала в камень. Только тогда он пускался в обратный путь, и это стоило немалого труда: надо было искусно лавировать, объезжая все неровности на льду, чтобы не опрокинуть нагруженные сани, и погонять собак, которые то и дело норовили остановиться и, пуская голодные слюни, пожирали глазами добычу. Наконец упряжка сворачивала на ровный, накатанный санный путь, который вёл прямиком в посёлок, и собаки с заливистым лаем ускоряли бег, пригнув головы и задрав кверху хвосты, и лёд звенел у них под ногами, а Котуко запевал Песнь Возвращающегося охотника — «Ан-гутиваун таина тау-на-не таи-на», и приветственные голоса провожали его от дома к дому под чёрным, усеянным звёздами небом.