Книга джунглей. Вторая книга джунглей

— Могу ли я пригнать лошадь к сахибу, не испугав её? — повторил Маугли, слегка возвысив голос. — Что может быть легче, если бы только она не была привязана.

— Отвяжите лошадь! — крикнул Миллер груму. И как только постромки упали на землю, огромный чёрный конь-австралиец поднял голову и навострил уши.

— Осторожно! Я не хочу, чтобы ты загнал её в лес, — сказал Миллер.

Маугли продолжал стоять, пристально смотря в огонь, в позе того молодого бога греков, которого так любят описывать в новеллах. Лошадь вздрогнула, подняла заднюю ногу, убедилась, что она свободна от пут, быстро подбежала к своему господину и, слегка вспотевшая, положила свою голову ему на грудь.

— Она пришла добровольно. Мои лошади всегда так делают! — вскричал Гисборн.

— Посмотри, не потная ли она, — сказал Маугли.

Гисборн провёл рукой по влажному боку лошади.

— Довольно, — сказал Миллер.

— Довольно, — повторил Маугли, и горное эхо повторило это слово.

— Это что-то невероятное! — сказал Гисборн.

— Нет, это только удивительно, очень удивительно. И вы все ещё не понимаете, Гисборн?

— Да, сознаюсь, не понимаю.

— Ну ладно же, я вам не буду рассказывать. Он ведь говорил, что когда-нибудь он вам расскажет сам. Было бы жестоко, если бы я предупредил его. Но я не понимаю, как он не умер. А теперь слушай, ты.

Миллер повернулся к Маугли и заговорил с ним на туземном наречии.

— Я начальник всех лесов в Индии и в других странах до берегов Чёрных вод. Я даже не знаю, сколько людей подвластны мне — может быть, пять тысяч, а может быть, десять. Ты должен будешь не блуждать где попало и гонять зверей ради спорта или напоказ, но служить мне, как я прикажу тебе, я, начальник всех лесов, и жить в лесу, как лесной сторож; должен будешь выгонять деревенских коз, когда не будет распоряжения о том, что они могут пастись в лесу, и пускать их, если это будет позволено; держать в повиновении, как ты это умеешь делать, кабана и нильгаи, когда их станет слишком много; рассказывать Гисборну-сахибу о том, как и где передвигаются тигры и какая дичь водится в лесах, а потом подстерегать и предупреждать все лесные пожары, потому что ты скорее, чем кто-либо, можешь заметить это. За это ты будешь каждый месяц получать жалованье серебром, а потом, когда ты обзаведёшься женой и домашним скотом и у тебя, может быть, будут дети, тебе назначат пенсию. Ну, что же ты скажешь?

— Это как раз то, что я… — начал Гисборн.

— Мой сахиб говорил мне сегодня утром об этой службе. Я целый день бродил сегодня один и размышлял об этом. Я буду служить только в этом лесу и ни в каком другом, вместе с Гисборном-сахибом и ни с кем другим.

— Пусть будет так. Через неделю будет официальное уведомление с гарантией пенсии. А потом ты выстроишь себе хижину там, где укажет тебе Гисборн-сахиб.

— Я как раз хотел поговорить с вами об этом, — сказал Гисборн.

— Мне не надо было ничего говорить после того, как я увидел его. Не может быть лучшего сторожа, чем он. Он просто чудо природы. Я говорю вам, Гисборн, что когда-нибудь и вы в этом убедитесь. Знайте только, он брат по крови каждому зверю в лесу.

— Я бы лучше себя чувствовал, если бы мог понять это.

— В своё время и поймёте. Я скажу вам только, что всего раз за все время моей службы, а я служу уже тридцать лет, я встретил юношу, который начал так же, как этот. Но он умер. Иногда приходится слышать о них в официальных рапортах, но все они рано умирают. Этот человек остался жить, и он является анахронизмом, потому что он относится к людям, жившим до каменного века. Взгляните-ка, ведь это самое начало человеческой истории — это Адам в раю, и нам не хватает только Евы. Нет! Он старше этой детской сказки, как лес старше самих богов. И знаете, Гисборн, я снова сделался язычником, и это уже навсегда.

Весь долгий вечер Миллер курил не переставая и задумчиво смотрел во мрак ночи, бормоча различные цитаты, между тем как с лица его не сходило выражение изумления.

Он ушёл в свою палатку, но скоро вышел из неё в величественном красном халате, и последние его слова, обращённые к лесу среди глубокой полуночной тишины, были следующие:

В то время как мы переодеваемся и украшаем себя,
Ты, благородный, — не покрыт и обнажён,
Либидина была твоей матерью, Приап, —
Твоим отцом был бог и грек.

— Теперь я знаю, что кто бы я ни был, христианин или язычник, я никогда не постигну всех тайн леса!

Спустя неделю, в полночь, Абдул-Гафур, пепельно-бледный от ярости, стоял в ногах кровати Гисборна и шёпотом умолял его встать.

— Вставай, сахиб! — бормотал он. — Вставай и возьми своё ружьё. Моя честь погибла. Встань и убей его, пока никто не видит моего стыда.

Лицо старого слуги так изменилось, что Гисборн смотрел на него в полном недоумении.

— Вот почему этот пария из джунглей помогал мне убирать стол сахиба, носить воду и ощипывать дичь. Они убежали вместе, несмотря на все мои побои, а теперь они сидят, окружённые его дьяволами, которые унесут её душу в ад.