Книга формы и пустоты

Когда в общей комнате во время вечернего репортажа об итогах выборов вспыхнула драка, медсестры выключили телевизор. В Педипси новости смотрели только несколько подростков. Большинство детей были слишком малы, чтобы интересоваться политикой, но они все от природы были подвижной и сверхчувствительной группой, настроенной на окружающую энергетику, неслышные частоты и невидимые вибрации, пронизывавшие лечебницу и страну. Напряжение и разлад в новостных передачах их расстраивали, и поэтому несколько дней после драки никто не брался снова включить телевизор. Это не было решением, принятым на основе обсуждения, и не было указанием сверху. Телевизор просто оставался выключенным, и никто не жаловался. Но перед этим ролики о беспорядках выходили в эфир достаточно часто, и большинство детей и сотрудников видели в местных новостях кадры, на которых группа в черных капюшонах опрокидывает урны и поджигает черный лимузин. Они видели, как в спецназовцев летят камни, а спецназовцы отвечают дубинками и слезоточивым газом. И они видели запись с камеры наблюдения, на которой Бенни разбивает битой витрину магазина «Найк». Это вызвало определенное уважение к нему как у пациентов, так и у персонала, но он, казалось, не обращал внимания на свой звездный статус. Другие дети ждали, не начнет ли он задаваться или буйствовать, интересовало это и персонал, но Бенни вел себя совершенно противоположным образом. Он был послушным и отзывчивым, позволял кормить себя и возить на обеды, в группы, в школу, на занятия искусством, на физические упражнения и на все плановые терапевтические мероприятия, в которых должны были участвовать юные психически больные. Немой и прикованный к инвалидному креслу, казалось, он живет в каком-то мире туманных теней, нелинейном, вневременном, анестезирующем пространстве, далеком от повседневных дел Педипси, но каждый вечер, ровно в пять часов, когда в эфир выходили местные новости, он выкатывался в общую комнату, парковал свое инвалидное кресло перед пустым экраном телевизора и смотрел на пустой жидкокристаллический экран. И слушал.

Трудно сказать, о чем он в это время думал. Лекарства, на которые его посадили, закрыли для нас доступ к его мыслям; его разум, такой прозрачный и доступный нам в Переплетной, казался каким-то зернистым и расфокусированным, как черно-белые кадры с камеры слежения, в ушах был тоже какой-то хаос. Мы знаем, что он слышал сирены. Скандирование и крики. Топот марширующих сапог и рокот вертолетных лопастей. В хаосе звуков и теней стробоскопические огни смешивались с криками разбитого стекла, а на заднем плане медью и барабанами мрачно звучали гимны сетевых игр.

Бенни сидел перед пустым экраном телевизора, и по его щекам текли слезы. Другие дети перестали обращать на него внимание, персонал тоже, и его это устраивало. Он изо всех сил пытался сосредоточиться, но лекарства глушили ему доступ в собственное сознание, мешая слышать, что происходит в мире, в телевизоре, в собственной голове.

86

Белый фургон отъехал, и наступила тишина. Аннабель встала и распрямила ноги, сведенные судорогой от сидения на корточках. После суматохи, вызванной всеми этими людьми, дом казался пустым и тихим. Она оглядела спальню. Они начали раскладывать одежду по кучкам, но далеко не продвинулись. Она похлопала по подушкам на кровати и поправила мягкие игрушки. Потом принесла из прихожей синий чемодан и положила его на кровать. Она достала тюленя, обезьянку, Тряпичную Энни. Это были ее детские игрушки. Когда она была маленькой, они обычно сидели у нее на кровати. Аннабель перевернула чемодан и высыпала остальных. Некоторые упали на пол.

Тогда они тоже частенько оказывались на полу, но в основном они жили у нее на кровати, смотрели на нее и бездельничали, поэтому она в наказание запирала их в шкаф. Аннабель взяла в руки обезьянку, посмотрела ей в глаза и спросила: «Ты меня любишь?»

«Нет», – ответила обезьянка, и Аннабель посадила ее на кровать лицом к стене. Потом потянулась к Тряпичной Энни. «Ты любишь меня?»

«Нет». Она отвернула от себя куклу и положила ее рядом с обезьянкой, затем взяла в руки тюленя.

«Ты меня любишь?» – Ее голос задрожал. Она спросила медведя, сову, страуса и бегемота, но они все как один отворачивались от нее. Когда последнее животное отвергло нее, Аннабель взяла с тумбочки шариковую ручку. Зажав ее в кулаке, она начала колоть ею подушку, вновь и вновь протыкая острием подушку и матрас под ней, пока, наконец, рыдание, застрявшее глубоко внутри, не вырвалось наружу. Потом полились слезы. Она долго плакала, лежа вниз лицом на кровати, а закончив, перевернулась на спину и уставилась в потолок. Она чувствовала в теле опустошение и покой. И в душе тоже. Это ощущение Аннабель помнила с детства и удивлялась тому, что ритуал до сих пор действует.