Гордон судорожно обернулся туда, но было поздно. Марек, пробитый полусотней пуль, со стоном грянулся на пол и затих. Гордон видел это… Фриману казалось, что это его расстреляли только что… Он чувствовал каждую пулю… И со стоном боли и отчаяния он вскинул автомат и пошел на БТР. Двое солдат, ошеломленные наглостью жертвы, выскочили из-за БТРа и выстрелили по Гордону. Фриман даже не остановился, когда пули дробью стегнули его по груди, отлетая от бронированного покрытия, – и нажал на спуски. Так ничего и не понявших солдат пули прошили вупор. Когда последний из них упал на пол, Фриман опустил автомат. Он стоял, окруженный темнотой гаража и телами убитых. Он стоял и смотрел на мертвого ГО-шника. Того, кто был его врагом, но потом стал другом – как это нелепо и удивительно! Того, кто, превознемогая собственное сознание, сумел отличить свет от тьмы. И сумел правильно выбрать свою сторону. Он так не разу и не убил ни одного из своих бывших товарищей… Он не хотел больше убивать никогда, но отлично понимал, что, покинув свой лагерь, он вступает в еще более кровавую войну, чем в ту, в которой он участвовал до этого. Но он сделал выбор, и умер за него… Умер. Умер.
Гордон стоял и смотрел на него. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Но его душа билась в судорогах. В ней появилось еще одно, черное, бездонное пятно…