Книга и братство

— О господи… думаешь, придет день, когда я вернусь к Дункану, и хочешь убить меня, пока этого не случилось! Не сходи с ума сам и меня не своди! Ты знаешь, что я не люблю его, я люблю тебя. Посмотри на меня, я в здравом уме, тверда как скала, я люблю тебя и буду вечно заботиться о тебе.

— Ты можешь вернуться к нему и не умирать.

— И оставить тебя, чтобы ты застрелился. Перестань фантазировать, ты делаешь это, просто чтобы мучить меня, сказать, что это все моя вина. Если б меня не было здесь, говорил бы ты о смерти?

— Нет, но это твой дар мне — ты повод, благословение, дар небес, лучшее, что боги когда-либо посылали мне. Ты делаешь смерть возможной.

— Не понимаю. Ты сегодня совершенно невыносим.

— Ты моя слабость. Теперь, когда книга закончена, ничего не осталось, кроме нашей любви, мы беззащитны друг перед другом, если мы продолжим жить дальше, мы уничтожим себя каким-нибудь ничтожным, недостойным образом, — я хочу, чтобы это было что-то высокое, достойное нашей любви, вот в чем мужество, вот в чем вечная жизнь.

— Тошнотворный романтический вздор, — сказала она, — ты сам не веришь ни одному своему слову! Если хочешь просто избавиться от меня, так и скажи! Это вроде испытания, если я выдержу его, то умру, если не выдержу, ты бросишь меня? Наверняка есть более простые решения!

— К чему быть рабами времени? Джини, жизнь коротка. Почему люди так дорожат ею? У нас есть наша великая любовь, нечто неподвластное времени, давай умрем, любя друг друга, вместе, словно ложась в постель…

— Хватит, мой дорогой, — прервала его Джин, чувствуя, что сейчас заплачет. — Ты меня вконец замучил. Я пыталась… изо всех сил… быть в здравом уме и сильной ради тебя…

— Самое лучшее — самому выбрать способ ухода.

— Я не готова решиться на смерть, и ты тоже!

— Джини, я хочу, чтобы мы умерли вместе.

— Прекрасно… но как?..

— На Римской дороге.

— Что?

— Ну, ты знаешь, в Боярсе. Ах, Джини, любимая, не подведи меня…

— Что ты имеешь в виду?

— Это длинная прямая дорога… на большой скорости… две машины могут столкнуться…

Покидая Британский музей во время ланча, Джерард позвонил Дженкину и узнал от него, что Тамар чем-то расстроена, в настоящий момент находится у Лили и, говорят, «в порядке». Дженкин, только что вернувшийся от Вайолет, не видел смысла, поскольку ситуация была очень неясной, волновать Джерарда. Да Джерард, поскольку мысли его были заняты другим, и не волновался. Он договорился с Дженкином, что зайдет к нему вечерком в половине девятого: посидят, выпьют. Он перекусил в пабе, оттуда направился в Сент-Джеймсский парк и сел на скамейку возле озера, чтобы подумать. Он чувствовал себя очень необычно, был возбужден, напуган. Его даже трясло. Он не был уверен, нравится ему или нет такое душевное состояние и в какой мере. Отголоски двух столкновений с Краймондом, его личного и после контратаки Краймонда на заседании Братства, еще не улеглись, и он ловил себя на том, что перебирает в памяти детали обеих сцен, которые произвели такую бурю в его душе. Сидя очень прямо на скамье в парке, он сначала улыбался, потом нахмурился, потом прикусил губу, потом помотал головой, потом содрогнулся. Мимо прошла знакомая, сестра Питера Мэнсона, узнала его, но не поздоровалась, потому что (как объяснила брату, когда тот позвонил из Афин) «вид у него был такой странный». Сияло солнце. Сильно подмораживало, листву и траву в тенистых местах густо покрывал иней, как кристаллики сахара. Скамья была мокрая, и Джерард подложил под себя «Таймс». Воздух был очень холодным. Солнце уже клонилось к закату, золотя шпили и башенки правительственных зданий Уайтхолла, которые сверкали, как сказочные дворцы. Волнения, приятные, неприятные, интересные, возбужденные в Джерарде выходками Краймонда, странным образом мешались с его мыслями о Дженкине или же, скорее, чувствами. Он ввязался в спор с Краймондом и явно не вышел победителем. Теперь, хоть и совершенно по-другому, намеревался поспорить с Дженкином. Он все прояснит, задаст неудобные вопросы, покончит наконец с неопределенностью; и снова ему пришла беспокойная мысль, что, хотя он давно и хорошо знает Дженкина, он все же знает его недостаточно хорошо.