Книга и братство

И о Роуз он позаботится, говорил себе Джерард, не позволит ей прибиться к Кертлендам, сделает ее счастливой. Роуз — это счастье, вот только не состоявшееся. Он не может без нее. Он забрался в постель и выключил свет. Вытянул ноги, толкая бутылку с горячей водой подальше, в ледяные простыни. Снаружи бесновался ветер и пригоршнями швырял в окно дождь, как крохотные камешки. В темноте его снова объяла печаль, он задумался об отце, каким тот был мягким, добрым, терпеливым, хорошим, как уступал, из любви, жене, жертвуя не только своими желаниями, но иногда и принципами. Все это, должно быть, причиняло ему огорчения, да и дети, которые не всегда ладили с ним, наверное, тоже, по мере того как становились старше. Он, думал Джерард, мало старался, редко навещал его, не просил остаться, вечно у него не хватало времени на отца. А нужно было, чтобы тот стал частью его жизни. И мама — но он не смог представить себе мать, ее печальная тень напрасно махала ему. Они умерли, думал он, отец, Синклер. Дженкин, Левквист — все умерли. И тут ему впервые пришло в голову, что, может, и Жако тоже уже умер. Попугаи живут дольше людей, а Жако в то время был молодой птицей. Но в неволе попугаи беспомощны, они зависят от людской доброты, и есть много причин, по которым они могут умереть, не дожив до старости: от небрежения, от болезни, их могут забыть в пустом доме, морить голодом. Мысль о Жако, умершем голодной смертью, была столь ужасна, что Джерард сел в постели и его, как чистый сосуд, переполнило внезапное ощущение всей муки и бессильного страдания божьих тварей. Он чувствовал, как вращается Земля, чувствовал ее боль, о Земля, бедная, бедная Земля! Он снова лег, повернулся на бок и зарылся лицом в подушку. Подождал, когда мгновение слабости пройдет. Думал: он должен идти дальше или, вернее, выше, потому что не намерен отказываться от своего видения жизни, ни ради Левквиста, ни даже ради Дженкина. Вершина существует, торжественная, и неизменная, и одинокая, безразличная и чистая, и, да, он чувствует ее притягательную силу сейчас, может, еще сильнее, чем когда-либо, и, да, есть невероятное наслаждение в ощущении ее недосягаемости, ее высоты и неприступности, чужести, отстраненности от его порочного существования. Он съежился пред нею, не как пред лицом человеческим, но как в безразличном пламени. Он видел ложную вершину, но теперь, по мере того как меняется пейзаж, ему открываются более крутые утесы и пики еще дальше и выше. Да, он попытается написать книгу, но это пожизненный приговор, и она не только может не получиться, но неизвестно, закончит ли он ее вообще. Спокойные размышления… сможет ли он снова спокойно размышлять? Последние минуты перед началом. Завтра он должен будет приступить, отправиться в долгое странствие туда, куда когда-то собирался отправиться Дженкин, к пределу бытия, на самый край. Да, за ближайшим гребнем тропы уже нет, только отвесный склон, подымающийся ввысь, и, вглядываясь в этот вертикальный подъем, Джерард побледнел, как перед восхождением на эшафот.

Так он никогда не уснет, подумал Джерард. Лучше встать и заняться чем-нибудь. Интересно, получится ли склеить того стаффордшира? Вроде бы не сильно разбился. Но глаза его уже слипались, и он задремал. Наконец он уснул, и ему приснилось, что он стоит на склоне горы, держа в руках книгу, на страницах которой начертано: «Dominus Illuminatio Меа»[95] — и из далекой выси к нему спускается ангел в виде огромного попугая жако с любящими умными глазами, садится на книгу и распускает серые с алым крылья, и этот попугай есть книга.

~~~

Лили Бойн шла, медленно поспешая, по убогой улочке в Южном Лондоне. Медленно она поспешала потому, что сердце ее бешено колотилось от волнения, она часто дышала раскрытым ртом, словно того гляди упадет в обморок или, по крайней мере, должна будет где-нибудь присесть. Однако присесть было негде, кроме как на край тротуара. Ей не терпелось оказаться на месте и в то же время было страшно. Хотя она с нетерпением ждала этого момента, но уже хотела, чтобы все закончилось, и вернуться домой. Вернется ли она целой и невредимой или придется собирать себя по кусочкам? И что, сейчас она в здравом уме, а потом сойдет с ума, или сейчас она невменяема, а потом будет нормальной? Или же она помешалась окончательно?