Книга японских обыкновений

Покончив с этими предварительными приготовлениями, он с помощью своих бесчисленных иголок и красок, уже указанным способом, приступил к самой татуировке. Матрос сильно страдал, но не показывал и вида слабости. Прошло не более часа, как вся работа была окончена, и на руке у матроса рельефно выглядел еще свежий рисунок — фотографический снимок матросской жены. Место, подвергшееся операции, несколько вздулось, припухло и покраснело от уколов, но спустя два-три дня от этого не будет и следа.

Японцы — особенно из среды низшего класса — страстно любят татуироваться, а раньше, как говорят, для некоторых профессий это было будто бы обязательным или, во всяком случае, было в обычае.

Так, в прежнее время, еще до открытия туземных портов для иностранцев, до устройства железных дорог и проникновения европейских порядков в Страну восходящего солнца здесь существовал особый класс бегунов-почтальонов, разносивших почту по всей стране. Почтальоны эти — в большинстве совершено голые — быстрою рысью мчались из города в город, из деревни в деревню, таща на себе свою почту не в сумках, как это принято у нас, а на длинных бамбуковых древках, к одному концу которых была привязана вся почта, пакеты и проч. Костюма, как я уже упоминал, почтальоны были совсем лишены, но зато, от шеи и почти до бедер все тело сплошь покрыто было у них подкожным рисунком голубого цвета с красным оттенком. Эта татуировка, как можно видеть по помещаемому ниже фотографическому снимку, покрывала все тело сплошной массой и издали может быть принята за какой-нибудь оригинальней туземный костюм.

* * *

В тех случаях, когда нужно снять свое платье, — например, во время некоторых работ или купанья, — японцы не испытывают никакого стеснения. Безукоризненно чистоплотные, — японцы много и часто купаются, но без малейшей таинственности. Не только в городах и деревнях, лежащих внутри страны, но даже и в европеизированных Нагасаки, Йокогаме и Кобе, большие круглые чаши, служащие ваннами (холодными), устанавливаются зачастую и в садиках, на виду у соседей, с которыми переговариваются во время купания, или же (у мелких ремесленников и торговцев) — в самых лавках, и дверь для покупателей не закрывается на это время. Наконец, — где мне ни приходилось бывать, начиная от бедной деревушки и кончая столицей страны — Токио, для бедного класса здесь везде существуют общественные бани для обоих полов одновременно. Нам пришлось встретить общую баню даже во Владивостоке, где живет довольно много японцев.

* * *

Однажды — это было около месяца спустя после моего приезда в Токио (Эдо) — мне пришлось как-то по личному делу зайти в столичное полицейское бюро. Получив надлежащие справки и сведения, любезно сообщенные мне на чистейшем английском языке дежурным чиновником, я раскланялся и отправился домой.

При выходе я ошибся, однако же, дверью и попал в целую сеть внутренних коридоров, которыми как оказалось здесь, — да и везде в стране, — соединены все главные административные учреждения в видах обеспечения населению и правительству больших удобств и быстроты производства дел всякого рода. Исключением из этого правила являются, кажется, только столичные министерства, монетный двор и учреждения министерства народного просвещения, которые изолированы от всех прочих учреждений страны.

Для туриста таксе соединение является особенно ценным, так как значительно облегчает ему дело ознакомления с японскими учреждениями и, при том же, позволяет изучить всю систему правительственного управления в известном порядке и постепенности.

Само собой разумеется, при такой системе обозрения учреждений Японии, даже при поверхностном к делу отношении и даже при мимолетных впечатлениях, правительственно-административная физиономия страны выступает значительно ярче, рельефней, чем где-либо в другой стране, где знакомство с ними крайне затруднено благодаря именно разбросанности часто даже однородных и тесно связанных друг с другом учреждений.

Справедливость требует сказать, что предупредительность и общительность японских чиновников, чуждых бюрократического величия и важности, значительно облегчает дело.

Толкнув ближайшую дверь, я попал в огромный зал, где около двух десятков чиновников сидели по обеим сторонам длинного стола, заваленного газетами, ножницами, цветными карандашами и уставленного бесчисленными баночками с клеем. Оказалось, что я попал в «бюро газетной цензуры» и что все эти японцы в очках — цензоры, следящие за всеми издающимися в Японии газетами, журналами и книгами.

Выбравшись кое-как отсюда, я очутился уже в Центральном полицейском бюро.

В это же время полисмен ввел сюда на веревочке какого-то японца, пойманного только что на улице в то время, когда он запускал руку в чей-то карман.

Процессия эта была довольна комична и не могла не вызвать улыбки, не смотря на глубоко опечаленный вид пойманного вора. Преступник шел впереди, печальный и убитый, а за ним с самым грустным видом следовал полисмен, держа у себя в руках конец веревки, связывавшей сзади обе руки арестанта.