Книга японских обыкновений

— Напротив, — я никогда не перестану удивляться вашей доброте и снисходительности, позволившей вам принять в таком почтенном доме, как ваш, такую ничтожную личность, как я, — возражает гость, как будто не на шутку удивляясь невероятной снисходительности моего хозяина.

На этом почти всегда прекращается обычный церемониал приветствий.

Весь этот странный диалог сопровождается низкими поклонами и хрипением ускоренного дыхания, что должно служить признаком особого усердия, в котором каждая сторона, видимо, желает превзойти другую.

Наконец, раздается заключительный возглас: «Аригато!», что означает: «милости просим!», — и гости переступают порог дома.

Здесь они держатся сначала немного церемонно и принужденно, но вскоре сбрасывают с себя эту необходимую по этикету маску и становятся очень милыми, простыми и сообщительными людьми.

Хозяин и хозяйка лезут из кожи вон, чтобы сделать для своих гостей приятным пребывание в их доме. Они занимают их с таким умением, радушием и гостеприимством, что им могла бы позавидовать любая европейская салонная львица. Им показывают различные вещи: альбомы, редкости, фотографические снимки, картины; гости усердно рассматривают все эти вещи, испуская возгласы удивления вкусу и выбору хозяев, ибо по японскому этикету принято обнаруживать большой интерес в этих случаях.

Наконец, начинается обед.

Гости рассаживаются в кружок на циновках, не переставая весело и оживленно болтать, между тем как хозяйка, ее дочери и прислуга не перестают подавать нам всевозможные блюда.

Сначала подаются на лакированном табурете (деревянном или из папье-маше) чашки, наполненные супом и вареною рыбой. Суп приходится пить прямо из чашек, а рыбу, вместо вилок и ножей, употребление которых японцы не знают, нужно есть двумя чистыми лакированными палочками цилиндрической формы. Управляться этими орудиями мне в высшей степени трудно; по крайне мере, мне ни разу не удавалось доносить пищу до рта и почти всегда приходилось ловить ее на лету руками. Но японцы замечательно выдержанны и тактичны: они и вида не подают, что от них не ускользает мое замешательство, вызываемое каждый раз моими неудачными опытами, и продолжают оживленно болтать, как ни в чем не бывало, удивительно ловко управляясь этими своеобразными вилками, которые они пускают в ход, держа их лишь двумя пальцами — указательным и безымянным — своей правой руки.

После супа подается еще длинный ряд разнообразных блюд в микроскопических дозах: дичь, корни какой-то лилии, морская капуста, джинь-жан, трепанги,[118] еще какие-то супы — всего, кажется, до пятнадцати блюд. В заключение, подано было неизбежное кэри.

Кэри — это крутая рисовая каша, облитая крепчайшим соусом, называемом «соей» с прибавкой тонких ломтиков мяса. Когда возьмешь это блюдо в рот, то оно буквально обжигает, как раскаленным железом. «Соя» приготовляется из пшеницы, бобов, поваренной соли и воды и в полузакрытой кадке вся эта смесь бродит от 1 ¹/₂ до 5 лет! Еще на пароходе мне сообщили туземную поговорку насчет сои: японцы говорят, что «соя тем лучше, чем больше утонет в ней крыс, пока она готовится на фабрике». При известном обилии крыс в Японии это слишком похоже на правду. Кушанье это приелось мне еще раньше, когда я плавал из Владивостока в Японию на «Сатцума-Мару» и в отеле «Belle-vue». Оно очень остро и пикантно на вкус, но после того как я узнал секрет приготовления «сои», я уже не прикасался к этому блюду.

К десерту поданы были фрукты, душистый чай в великолепных фарфоровых чашках величиною с наперсток и, наконец, в большом лакированном ящике ароматичный японский табак, состоящий из тончайших волокон, которым набивали свои трубки все сидящие за столом, не исключая подростков обоего пола и женщин.

После этого молодежь и дамы с хозяйкой отправились в садик гулять, а мужчины остались и продолжали пить саке — рисовую водку, которую еще раньше подавали всем во время обеда в изящных фарфоровых сосудах-флаконах.

Каждому из обедавших подан был перед этим сосуд с чистой водой и микроскопическая чашка емкостью не более столовой ложки.

^{Бутылки для сакэ}