Книга III. 1463-1584. Тома 5-6

После Михаила Юрьевича Кошкина, на третьем месте, видим потомка другой древней и знаменитой боярской фамилии — Михаила Семеновича Воронцова, происходившего от Федора Воронцова-Вельяминова, брата последнего тысяцкого; как видно, между великим князем и Воронцовым были какие-то неприятности, ибо сказано, что умирающий подозвал Воронцова к себе, поцеловался с ним и простил его. Казначей Петр Иванович Головин удерживал место отца своего, известного нам боярина Иоаннова, Ивана Владимировича Головы-Ховрина; наконец, видим Михаила Васильевича Тучкова происходившего из рода Морозовых. Это были члены ближней думы, люди более доверенные; но были члены других княжеских и боярских фамилий, не менее знаменитых, но пользовавшиеся меньшим доверием; так, после совещания с поименованными приближенными лицами великий князь призвал к себе всех остальных бояр, князя Димитрия Бельского с братьями, Шуйских-Горбатых (суздальских, родственников Шуйским), Поплевиных (Морозовых).

Мы видели, что еще Иоанн III взял с князя Холмского клятвенную грамоту-не отъезжать; от времени Василия дошло до нас несколько таких грамот-знак, что при усилении нового порядка вещей приверженцы старины крепко держались за обветшалое право отъезда и, не имея возможности отъезжать к русским князьям, считали для себя позволенным отъезд в Литву. Князь Василий Васильевич Шуйский дал запись: «От своего государя и от его детей из их земли в Литву, также к его братьям и никуда не отъехать до самой смерти». Такие же записи взяты были с князей Димитрия и Ивана Федоровича Бельских и с князя Воротынского. Число князей Гедиминовичей при московском дворе умножил в княжение Василия знатный выходец, князь Федор Михайлович Мстиславский, отъехавший из Литвы в 1526 году; как вел себя Мстиславский в новом отечестве, видно из его клятвенной записи: «Я, князь Федор Михайлович Мстиславский, присылал из Литвы к великому князю Василию, государю всея Руси, бить челом, чтоб государь пожаловал, велел мне ехать к себе служить; и великий государь меня, холопа своего, пожаловал, прислал ко мне воевод своих и велел мне к себе ехать. Как я приехал, государь меня пожаловал, велел мне себе служить и жалованьем своим пожаловал. После того сказали государю, что я думаю ехать к Сигизмунду-королю; государь меня и тут пожаловал, опалы своей на меня не положил, а я государю ввел порукою по себе Даниила митрополита и все духовенство, целовал крест у гроба чудотворца Петра и дал на себя грамоту за митрополичьею печатью, что мне к королю Сигизмунду, к братьям великокняжеским, их детям и ни к кому другому не отъехать, а служить мне государю своему, великому князю Василию, и добра ему хотеть; государь меня пожаловал великим своим жалованьем, отдал за меня свою племянницу, княжну Настасью. И я, князь Федор, преступивши крестное целование, позабывши, что ввел по себе порукою Даниила митрополита, позабывши жалованье государя, хотел ехать к его недругу, Сигизмунду королю; государь по моей вине опалу свою на меня положил. Я за свою вину бил челом государю чрез Даниила митрополита и владык; государь по прошенью и челобитью митрополита, архиепископов, епископов и всего духовенства меня, своего холопа, пожаловал, вину мне отдал». Мстиславский обязывается в своей новой грамоте: «Думы государя и сына его, князя Ивана, не проносить никому: судить суд всякий в правду, дело государей своих беречь и делать его прямо, без всякой хитрости». Но М. А. Плещеев, которого также великий князь простил по ходатайству митрополита, обязуется в своей записи: «Если кто-нибудь станет мне говорить какие речи на лицо моего государя, о его великой княгине Елене и их детях, станет говорить о лихом зелье, чтоб дать его им, или какое-нибудь другое злое дело захочет сделать, то мне к лиходеям государя своего не приставать, с ними не говорить и не думать и не делать мне того самому» и проч. И Василий по примеру отца не довольствовался одною порукою духовенства, но требовал денежного ручательства: так, князя Глинского выручили трое вельмож в 5000 рублях, и за этих поручников поручились еще 47 человек; двойная же порука была и за Шуйских. Таковы были меры против отъездов; строгие меры предпринимались также против людей, которые толковали о другом дружинном праве, праве совета: мы видели, что Берсень Беклемишев подвергся опале за то, что смел противоречить великому князю; недовольный боярин жаловался на перемены, произведенные Софиею и ее сыном; жалобы эти имели следствием то, что Берсеню отрубили голову; дьяк Федор Жареный, который осмелился также жаловаться, был бит кнутом и лишился языка. Строго наказывалась и отговорка от службы: дьяк Третьяк Далматов, которому велено было ехать послом к императору Максимилиану, объявил, что не имеет средств к этой поездке; его схватили и заточили навеки на Белоозеро, имение отобрали в казну.