Книга историй

Епископ Мартирос, не будучи нигде задержан, отправился в Исфахан, явился к католикосу Давиду, примкнул к нему и изо дня в день, кстати и некстати рассказывал при нем о деяниях Мелкисета, о разорении и запустении Эчмиадзина. То же самое непрестанно говорил и рассказывал он джугинцам и ереванцам. А джугинцев и ереванцев выходки Мелкисета и опустошение Эчмиадзина очень огорчили; собрались они к католикосу Давиду и побудили его отправиться в Эчмиадзин управлять и заботиться о благоустройстве его, говоря: «Мы поможем тебе во всех трудах и делах твоих». И католикос Давид вместе с епископом Мартиросом, выехав из Исфахана, отправились в город Ереван и Эчмиадзин. В те дни, когда шах, раскинув стан, жил в Гори, католикос Давид и католикос Мелкисет — оба находились в святом Эчмиадзине. Но, от этого, усугубившись, сильно возросли зависть, ненависть и вражда меж ними.

Ибо католикос Давид был предшественником и начал править раньше, чем католикос Мелкисет. По возрасту и седине он тоже был старше; кроме того, Давид благословил Мелкисета католикосом, чтобы тот был ему товарищем и споспешником, но он стал препоной [для него]. А спустя несколько лет, когда Мелкисет преуспел в звании и делах католикосских, он захватил полностью католикосскую власть, сам правил и, /205/ притеснив и оттеснив Давида, отстранил его от власти. Что же касается Давида, то он говорил Мелкисету: «Хоть ты отстранил меня от католикосской власти, но старость мою пожалей и смилуйся: выдавай мне на каждый день припасы пищи и одежды, необходимые для того, чтобы прожил я остаток дней моих старых, не огорчай старость мою». А Мелкисет, разжиревший, возгордившийся и кичившийся властью, и слушать не хотел Давида, согласно притче господней[164], рассказывающей о мужах и несправедливом судье. Что бы ни говорил Давид, Мелкисет пренебрегал его словами. Более того, приближенные Мелкисета, как советники, так и слуги, не считая Давида за человека, относились к нему с пренебрежением, издеваясь, говорили ему хулительные и презрительные слова, и не тайно, а явно, в лицо ему, и из-за самых незначительных нужд и потребностей беспрестанно мучили его.

Бесконечные жестокости их очень огорчали Давида, и в душе он смертельно был обижен, ибо те не оставляли грубых повадок своих; тогда, скорбя сердцем, выехал он и отправился в Гори, в шахский стан, дабы, представ пред шахом, обличить католикоса Мелкисета. Шах в это время все еще находился в Грузии, обосновался близ города Гори и жил там. Сам шах очень хорошо знал обоих католикосов, но признавал скорее Давида, чем Мелкисета, так как в то время, когда шах предпринял великий сургун, оба католикоса отправились /206/ с сургуном, а когда достигли гаваров, называемых Ахар и Мушкун, католикос Мелкисет без ведома шаха вернулся оттуда в Ереван, в Эчмиадзин, и управлял католикосатом без позволения шаха. Католикос же Давид отправился с сургуном в Исфахан и там, в Исфахане, много раз встречался с шахом. Шах говорил с ним милостиво и сочувственно, вплоть до того, что даже отцом называл его — то ли притворно, то ли искренне. Итак, возвращение Мелкисета в Ереван не понравилось шаху, а отъезд Давида в Исфахан пришелся ему по душе, поэтому шах признавал скорее Давида.

[И вот] католикос Давид, выехав, добрался до царского стана и как-то раз пришел и представился шаху. При виде его шах по прежней привычке сочувственно и милостиво заговорил с ним и спросил, мол, как живешь, хорошо и спокойно ли? И, отвечая, Давид сказал: «Живи вечно, государь; хоть и есть у меня неприятности и горести, но при виде приятного благолепия лика твоего и утешительности речей твоих все мои горести забываются и рассеиваются». И спросил шах: «Кто тот человек, что огорчает тебя?» Давид ответил на иноплеменном наречии: «Смук-сатан-халифе», что значит: «Халиф, продающий кости». Сказав «смук-сатан», он начал обличать Мелкисета, ибо упомянул перед шахом о деяниях его, о том, что тот за мзду позволил франкам увезти мощи святой Рипсимэ. И говорили даже, будто /207/ Давид сказал перед шахом также и следующие слова: «Если десницу Лусаворича и камни Эчмиадзина не повезут в Исфахан, невозможно пребывание народа армянского в Исфахане». Шах, услышав о продаже мощей, заинтересовался и осведомился о всех подробностях. [Потом] из-за проделок Мелкисета помрачнел, разгневался, разъярился и предал каре и мукам Мелкисета.

Покуда шах находился еще в Грузии, он пригласил к себе Амиргуна-хана, говоря: «Приезжай, вместе с нами прими участие в сражениях против врагов». И тот, поехав в Грузию, жил в шахском стане. А шах послал наместником Амиргуна-хана сына его, по имени Тахмасп-Кули-бек[165], который, приехав в город Ереван, вступил в крепость и, восседая там, охранял страну.