Книга юности

В новой, шикарно измятой фуражке с блистательным сияющим гербом я впервые почувствовал себя уже не мальчишкой. В такие годы над людьми удивительную власть имеет каждая мелочь, вроде серебряного герба, отсутствие которого может сделать человека приниженным и несчастным. А юность очень чувствительна к малейшему принижению — вот почему мне в молодые годы так часто приходилось жарко и мучительно краснеть.

…Близились летние каникулы. Эти дни ознаменовались в нашем техникуме волнениями. Третий и четвертый курсы выдвинули экономические требования об особой оплате за выполнение домашних внеклассных заданий в полуторном размере, согласно Кодексу законов о труде (КЗОТ). Дело в том, что по тогдашним порядкам наше учение считалось работой и нам платили не стипендии, а зарплату наравне с рабочими. Мы считали, что платят мало — за эти деньги вполне достаточно только сидеть на уроках, а что касается домашних заданий, то уж это извините подвиньтесь.

Непонятно, почему настоящие рабочие, подлинные слесари, токари, машинисты и кузнецы, терпели такое наше нахальство. Еще более удивительно, что профсоюз железнодорожников, поддерживал нас. Противилось лишь управление дороги. Сверхурочных мы не добились (еще бы!), но для нас была организована при техникуме бесплатная столовая. «Хоть что-нибудь», — говорили мы, обеды исправно пожирали, но домашних заданий, как и прежде, не делали, ожидая сверхурочной оплаты.

Как уже было сказано, я обладал свойством жарко и мучительно краснеть по любому поводу. Однако не покраснел, подписывая петицию о сверхурочных. Краснею теперь, вспоминая…

С приходом лета начались футбольные матчи. В городе были две команды: наша «Техникум» и городская «Урак». По правде говоря, «Урак» был сильнее, но иногда, примерно через два матча в третий, удавалось выигрывать и нашим.

На состязаниях всегда играл духовой оркестр, голы влетали под звуки меланхолических вальсов.

Так было и в этот раз: футболисты бегали, музыка играла, зрители свистели, улюлюкали, гоготали — и все это сверху поливалось беспощадной жарой. Солнце жарило землю яростно, прямо в упор — свирепое кокандское солнце! Пот на моем лице высыхал раньше, чем я успевал его вытереть, лицу было тесно от тонкой соляной корки.

«Болел» я, разумеется, за своих. Вначале выигрывал «Урак», затем техникумцы отквитали мяч, игра перед самым концом выравнялась, два — два, обещая верную ничью.

Вот здесь-то и произошло событие, круто повернувшее всю мою жизнь. На последней минуте левый крайний «Урака» направил мяч вдоль наших ворот. Но вовремя выскочивший вратарь «Техникума» Келюшенко поймал мяч перед самым носом Лактионова, центрального нападающего «Урака». И не успели мы наградить аплодисментами ловкого вратаря, как Лактионов коротко и резко рукой выбил мяч из рук вратаря на землю, а оказавшийся рядом второй нападающий, Ашот Григорян, забил гол в пустые ворота.

Это беззаконие произошло мгновенно, многие зрители даже и не заметили. Судья оказался далеко и тоже не заметил. Но мы, сидевшие вблизи ворот, все отлично видели.

Зрители взревели. Болельщики «Урака» ликовали, «Техникума» негодовали.

Но судья засчитал гол, и тут же раздался финальный свисток.

Вслед за финальным свистком наш вратарь Келюшенко дал в ухо центральному нападающему Лактионову.

Началась драка. Их растащили.

Зрители разошлись, гордо удалились и беззаконные победители, на плацу остались только мы, техникумцы. Что могли мы сделать, как восстановить попранную справедливость? Ничего мы не могли сделать, нам оставалось довольствоваться плюхой, что залепил Лактионову наш вратарь.

И все-таки справедливость была восстановлена, и это сделал я.

Вернувшись поздно вечером домой, я поделился своим негодованием с домашними. Отзвука не получил: ни мать, ни отец, ни сестры не интересовались футболом. Я ушел спать на крышу сарайчика.

Проснулся я рано, солнце только всходило. Вспомнил о вчерашнем футболе, жаркая волна негодования опять захлестнула меня. Вот здесь-то, на крыше в этот рассветный прохладный и розовый час и осенила меня догадка: газета!

Откуда и как пришла ко мне эта мысль, непонятно. До сих пор я никогда ни в шутку, ни всерьез не думал о печати. Я готовился быть железнодорожным техником, впоследствии, может быть, при удаче — инженером. Но газета, печать!.. Удивительно!

Сначала я, лежа на крыше, тщательно обдумал статью о беззакониях «Урака». Я припомнил все грехи этой команды по крайней мере за два сезона. Когда я слез с крыши и пошел пить чай, статья была в уме уже готова.

Не так-то легко оказалось изложить ее на бумаге. Слова упирались, путались, повторялись и не вязались. Это было мне первым предупреждением о терниях на пути литератора, но я не внял. А слова и по сей день продолжают мучить меня — упираются, путаются, повторяются и не вяжутся. И ничего с этим не поделаешь — такая моя судьба.