Книга юности

Побоище начиналось, когда туша лежала еще на земле. Вопили, размахивали плетками всадники, ржали, сталкивались, поднимались на дыбы кони, били в воздухе передними ногами, задевая и всадников, и горе было тому, кто вылетал из седла: могли затоптать в общей свалке, забить копытами до смерти, а уж покалечить — это неминуемо.

Свалка вокруг туши кипела, азарт, нарастая, передавался уже и коням, все тоньше, визгливее, со злобой ржали они, все круче вздымались на дыбы, грозя перекинуться на спину. Туша уже не лежала — висела, ее вырывали друг у друга десятки всадников, успевших к ней первыми, остальные — опоздавшие — пробивались к ней, неистово хлеща тяжелой плетью направо и налево, по лошадям и по всадникам без разбору. Вот почему раньше в Средней Азии было так много кривых мужчин. Свалка усиливалась, наконец какой-нибудь джигит овладевал тушей и вскидывал ее на седло, себе под ноги. Но это еще не означало победы, еще оставались три круга. Редко счастливцу удавалось вырваться вперед, одному, обычно вырывались трое: в середине — счастливец на коне, идущем в полный карьер, а по бокам, вровень с ним, на таком же бешеном карьере — два соперника, свесившись в седлах, намертво, окостеневшими руками, вцепившись в тушу, готовые скорее погибнуть, но не уступить. Три коня шли впритирку, за ними тесной беспорядочной кучей неслись остальные; толпа, окружавшая поле, разноголосо ревела и улюлюкала а в стороне, в тени, на белых кошмах сидели табибы — узбекские лекари-костоправы и спокойно выжидали своего часа. Ждать им приходилось недолго: двое соперников, мчавшихся справа и слева, общими усилиями приподнимали тушу над седлом, а вместе с нею и всадника, и он, потеряв стремена, с ходу летел на землю и оставался недвижным. Его подхватывали, волокли к белым кошмам; теперь уже не трое, а только двое спорили за тушу, успевали подлетать остальные, и снова на поле закипала свирепая свалка. Бывало и так, что всадники всей кучей врезались в толпу, не успевших отскочить зрителей тоже несли к белым кошмам — кого с окровавленной головой, кого с поломанными ребрами.

А вокруг кипела, бурлила ярмарка — целый кочевой городок из камышовых циновок, выросший на пустыре за одни сутки. Чайханы, харчевни, лавчонки, базарные шуты-маскарабазы[9], канатоходцы, китайцы-фокусники, индусы — заклинатели змей, игроки в три листка и в ремешок, содержатели копеечных рулеток.

Я долго толкался по ярмарке и вдруг увидел балаган из тех же камышовых циновок, но больше других по размерам; перед балаганом толпились люди, время от времени все они дружно испускали восторженный рев, умолкали на короткое время и снова испускали рев. Я приблизился, услышал слабые сухие щелчки выстрелов — это был тир. Оставалось непонятным, почему так восторженно ревет толпа перед ним. Протолкавшись к стойке, я все понял.

Это был особый тир, неприличный, только для мужчин. Вырезанные из жести фигуры изображали женщин в длинных монашеских одеяниях, при удачном выстреле слышался звенящий треск пружины, одеяния падали, и женщины представали перед толпой совсем обнаженными, причем раскрашены были они весьма натуралистично. Особым успехом пользовалась мишень, находившаяся дальше и выше всех, она изображала сидящих друг против друга усатого лупоглазого мужчину в котелке и женщину восточного типа, при попадании в прицельный кружок не только падали одежды с обоих, но женщина еще садилась на колени к мужчине. Вот эта именно фривольная сценка и вызывала у толпы такой восторг, сопровождаемый мощным ревом.

Стреляли из маленьких ружей монтекристо. Я взял пять патрончиков. Один из моих выстрелов достиг цели — фигуры обнажились, и женщина села на колени к мужчине. «О-о-о!»— завыла, застонала толпа за моей спиной, а хозяин тира, не обращая внимания на других стреляющих, кинулся, пригнувшись к мишени, чтобы снова поставить ее, пока зрители не успели еще наглядеться. Тут я увидел, что к толстой ватной шапке хозяина подвешен сзади кусок котельного железа, прикрывающий затылок и шею. Хозяин устанавливал мишень, а все пять ружей продолжали стрелять; закончив свою работу, он, все так же пригнувшись, побежал к стойке, освистываемый со всех сторон пулями.

— Ведь может и зацепить, — сказал я.

— Чего мудреного, — ответил он. — Такая работа. Ходил я в здешний музей, видел там старинную кольчугу. Вот бы мне такую, тогда бы все нипочем. А так, без кольчуги, задевает, конечно.

— И глубоко? — осведомился я.

— Да нет, миллиметра на три только под кожу лезет, а все-таки неприятно. Однако здешний фельдшер их ловко вытаскивает, крючок у него специальный.

В это время толпа опять заревела, кто-то опять попал в главную мишень, и опять хозяин, пригнувшись, кинулся к ней, освистываемый со всех сторон пулями.

— Кольчуга — это вовсе не обязательно, — сказал я, когда он вернулся к стойке. — Проще можно. Старый ватник есть у вас?

— Есть, да что толку? Пробовал — прошибает.

— Я сделаю — не прошибет.

Как раз кончилась последняя коробка патрончиков, и тир пришлось закрыть до следующего дня.