Книга IX. Начало 20-х годов XVIII века — 1725

Ягужинский, Матвеев, Мусин-Пушкин не в числе членов Верховного тайного совета; а немец Остерман там! Мы видели деятельность Остермана при Петре Великом, видели, как он выдвинулся при нем. Как видно, Петр был недоволен Шафировым как вице-канцлером, быть может, по враждебности его отношений к Головкину; это видно из письма Скорнякова-Писарева к императору в октябре 1722 года: «О нем же, Шафирове, изволил ваше величество Павлу Ивановичу (Ягужинскому) и мне говорить, чтоб ему только сидеть в Сенате, а в коллегии Иностранных дел управлять Гаврилу Ивановичу (Головкину) и Остерману с прочими, а он и ныне ту коллегию за вице-президента ведает». Таким образом, с падением Шафирова возвышался Остерман. Однако Петр не дал ему звания вице-канцлера. После смерти Петра в начале нового царствования иностранные министры замечали, что Остерман не пользуется прежним значением, но это было ненадолго. Без Остермана обойтись было трудно. Юные, широкие натуры русских людей, оставленных России Петром, были мало склонны к постоянному усидчивому труду, к соображению, изучению всех подробностей дела, чем особенно отличался немец Остерман, имевший также важное преимущество в образовании своем, в знании языков немецкого, французского, итальянского, усвоивший себе и язык русский. И вот при каждом важном, запутанном деле барон Андрей Иванович необходим, ибо никто не сумеет так изучить дело, так изложить его, и барон Андрей Иванович незаметно идет все дальше и дальше; его пропускают, тем более что он не опасен, не беспокоен, он один, он не добивается исключительного господства: где ему? он такой тихий, робкий, сейчас и уйдет, скроется, заболеет; он ни во что не вмешивается, а между тем он везде, без него пусто, неловко, нельзя начать никакого дела; все спрашивают: где же Андрей Иванович? Для министров иностранных это человек важный и опасный: он при обсуждении дела не закричит, как неистовый Ягужинский, но тихонько укажет на такую «конъюнктуру», что испортит все дело. 24 ноября 1725 года, 9 день именин императрицы, Остерман был сделан вице-канцлером; в начале 1726 года попал в список членов Верховного тайного совета. Каково же было узнать об этом графам Мусину-Пушкину и Матвееву? Мусин-Пушкин думал, что могущественный Меншиков помешал ему быть членом нового верховного учреждения; но Меншиков сам скоро получил большую неприятность в этом учреждении. 17 февраля Макаров объявил в Верховном тайном совете, что «ее величества соизволение есть, дабы его королевское высочество герцог голштинский присутствовал в Совете, когда ему донесут, что бытность его потребна». Для Меншикова это было неожиданно; он спросил Макарова, так ли он понял повеление государыни и в точности ли объявил его Совету? Когда Макаров ответил утвердительно, то светлейший князь отправился к императрице для испрошения «вящшей резолюции»; но этой вящшей резолюции не воспоследовало. 23 февраля герцог явился в заседание Совета и просил о занесении в протокол заявления его, что он хочет быть принят в Совете как член и товарищ, что он не хочет и не может один сам собою ничего определять и брать на себя, но желает вместе с другими членами советом и делом служить благу ее императорского величества и общему; герцог просит членов Совета при каждом деле объявлять свободно и откровенно свое мнение, что будет ему особенно приятно, тем более что он в русских делах еще неопытен. Как бы то ни было, однако герцог, как член царского дома заняв первое место, оттеснил светлейшего князя на второе.