Книга из человеческой кожи [HL]

— Исабель Роза! — Потому что так меня звали в те дни. — Ты возненавидишь жизнь взаперти, которая ждет тебя в монастыре.

На что я громко ответила:

— Мне понравится это более всего на свете — быть окруженной любовью Господа нашего Иисуса Христа. — Но потом я решила прибегнуть к уговорам: — Я буду молиться денно и нощно, чтобы сократить время вашего пребывания в чистилище.

Родители обменялись взглядами, в которых сквозило чувство вины. Они не слишком утруждали себя соблюдением Божьих заповедей. Мне не раз приходилось исповедаться вместо них.

Моя мать, для которой мода давно стала религией, запротестовала:

— У тебя не будет ничего личного. Все будет считаться собственностью монастыря. Даже одежду ты станешь получать из общего гардероба.

— Для меня не имеет значения, что я буду носить. Я стану чувствовать себя ребенком у материнской груди, которого не заботят и не тревожат земные помыслы. У меня будет все, что нужно.

— Когда-нибудь у тебя появятся… желания, которые будут жестоко подавлены в такой атмосфере, — деликатно закашлялась мать, позвякивая своими браслетами.

А я ответила:

— Милосердный Господь так сильно любит меня, что никогда не допустит, чтобы я служила и подчинялась мужчинам, занимаясь столь приземленными вещами, как ведение домашнего хозяйства и приготовление пищи. Он не желает, чтобы мое тело было изуродовано рождением ребенка. Он хочет, чтобы я соединилась не с кем-нибудь, а только с Ним.

— Успокойся, дитя мое. Ты не настолько уродлива, чтобы не найти себе супруга в Куско, — заявил мне отец. — Мы позаботимся об этом в свое время, обещаю.

— Ты оскверняешь духовное начало Господа нашего, — упрекнула я его. — Наш Небесный Отец одинаково любит все свои создания, даже самые невзрачные.

— Монахини могут отнестись к тебе недружелюбно, — откровенно заявил отец. — Твое лицо нелегко полюбить, Исабель.

На что я ответила:

— Вполне возможно, что они будут завидовать мне, потому что Господь оставил отметку на моем лице. В Священном Писании сказано, что самые чистые души всегда страдали от нападок дьявола, проявлявшихся в виде зависти. Но те, кто подвергаются преследованиям, пользуются особой любовью и поддержкой Отца нашего и становятся Его любимцами.

Мои родители испытывали сильные душевные муки, поскольку не хотели терять своего ребенка. Другого у них не было. Меня тоже мучила совесть, ведь я желала, чтобы вся боль досталась мне одной.

Однажды мать вновь заговорила со мной, на этот раз вкрадчиво-льстивым тоном:

— Разве тебе не хочется выйти замуж, Исабель? И иметь детей, которые будут любить тебя?

На что я ответила:

— Для меня замужество означает мучения, которым тираны древности подвергали святых, привязывая их к разлагающимся трупам, пока ужас, гниение и кошмарный запах не заставляли их умереть медленной и мучительной смертью.

Я отказалась изучать такие греховные предметы, как французский язык и арифметика, и читала лишь Библию и «Житие святой Розы». Я заявила, что каждый день буду ходить на исповедь, во время которой безжалостно перечисляла все свои проступки и прегрешения. Я испытывала необыкновенную радость от наказания за каждый свой проступок. Я настолько прониклась послушанием, что если бы мой духовник приказал мне: «Сунь руки в огонь!», я бы не задумываясь сделала это и держала бы их там до тех пор, пока последние хлопья пепла не осыпались бы с обугленных культей моих запястий. По правде говоря, я даже жалела, что мой духовный наставник налагает на меня столь незначительные наказания.

Я сняла с кровати матрас и спала на голых досках. Из еды я позволяла себе лишь две причастные облатки в день. Мне казалось отвратительным отказываться от молитвы ради приема плотской пищи. Я ела, только подчиняясь настояниям своего духовника, но даже и тогда весьма неохотно выполняла его приказы. Люди на улицах с удивлением всматривались в мое исхудавшее лицо, на котором торчали скулы, сознавая при этом, очевидно, что видят перед собой самую святую девственницу в Куско, если не во всем Перу. Приступы голода звучали для меня в животе церковным перезвоном колоколов: я радовалась им и тому, что они не имеют надо мной власти.

Я чувствовала себя отделенной от прочих живых существ, как если бы уже вознеслась на новую, недосягаемую для них высоту. Когда люди заговаривали со мной, я видела, как изо рта у них вылетают клубы белого пара, похожие на хлопок. Я плохо слышала их, если только они не заговаривали со мной о Господе. Я продолжала истязать себя и проводила многие часы в состоянии восторженного полузабытья.

Но тут девчонка-служанка обнаружила мою окровавленную простыню и показала ее родителям.

На следующий день духовник заявил мне:

— Не следует чрезмерно усердствовать в своем великом рвении.

Он распорядился, чтобы я принесла ему свои хлысты и цепи. Когда я подчинилась, он был поражен тем, сколь много их оказалось у меня и сколь груба была их конструкция. Он сказал, что я не должна более истязать свою плоть, не получив на то его разрешения. Но в ответ я заявила ему истинную правду: