Книга Кагала [1-е изд., 1869 г.]

«И я недавно была невеста, – думает молодая летами, но постаревшая лицом Эсфирь, – и мнe родители сулили золотые горы в замужестве, и мои надежды были светлые, розовые. Но чем все это кончилось? Еще мне не минуло двадцати пяти лет, а выгляжу уже старухой… Изнемогла я совсем от горемычного, безнадежного житья, будучи единственной опорой и поддержкой многолюдного семейства.

Правда, родители не поскупились для меня, всего дали много, и даже сверх своих сил, и поддерживали меня с семейством несколько лет. Разве можно больше требовать от родителей?! Но где же, спрашивается, плоды столь усердного родительского попечения и всего того материального богатства, которым они жертвовали для меня?»

В ответ на этот вопрос в памяти Эсфири промелькнула бесцветная, мизерная фигура мужа, ребе Генделе или ребе Фишеле. «Да, – продолжает думать про себя Эсфирь, – родители дали мне всего вдоволь, но за кого же они меня выдали?.. 17 лет было моему мужу, ведь это еще юноша, да к тому же он, подобно всем еврейским женихам, еще ни к чему не был приготовлен. Вот где была моя погибель. В муже я не нашла и не нахожу ни кормильца, ни покровителя; он собой увеличивает только тяжесть семейной жизни, которую я сама должна влачить на своих плечах…»

То же самое думают в это время и Рахиль, и Ревекка, и другие присутствующие, ибо редкая из еврейских женщин не испытывала горькой судьбы, подобно Эсфири. При этом общем тяжелом унынии бадхан, как с неба, является сюда со своей импровизированной моралью. Говорит ли он дело или сплетает несвязные слова в пустые стихи – все равно. Все плачут навзрыд. Но вдруг двери открылись. Явился шамеш и закричал: «Каболат поним легахатан!» («Встречайте жениха!»).

Вслед за ним и жених в сопровождении мужчин является, подходит прямо к заплаканной невесте и накрывает ей голову поданным платком, причем женщины осыпают его хмелем или овсом. С музыкой впереди и зажженными свечами в руках шаферы открывают торжественный ход к месту, где находится хупе (балдахин, большей частью на школьном дворе); за ними родители, дружки и пр. ведут туда и невесту, которая, описав вместе со своими спутниками семь кругов около жениха, становится по правую руку своего суженого.

Бадхан громко приглашает родителей, родственников для благословения новобрачных под балдахином, что каждый исполняет возложением на их голову рук. И вот наступает время венчания. Этот акт начинается молитвой над чашей, и совершения этой молитвы удостаивается тот из присутствующих талмудических корифеев, который завоевал для себя в талмудическом мире первое место. Его громко приглашают по имени, прибавляя еще и раввинский титул.

Из чаши, над которой совершилась молитва, должны отведать жених и невеста; после этого шамеш громко читает по-халдейски написанный свадебный документ. Вслед за тем совершается акт кедушин: жених подает невесте серебряное кольцо или монету, говоря: «Гарей ат мекудешет ли бетабаат зу кедат Моше ве Израель» («Этим кольцом ты обручена со мной по закону Моисея и Израиля»).

При этом он должен раздавить ногой подложенный стакан, чтобы в эту торжественнейшую минуту не забыть о падении Иерусалима. Тут опять читают над второй чашей краткую молитву и, когда молодые отведали из чаши, раздается общее пожелание мазолтов, и затем с музыкой впереди провожают молодых домой.

Постились молодые целый день, ибо день венчания есть вместе с тем и День отпущения грехов для новобрачной четы. Теперь они в первый раз рядом уселись разговеться легким супом из цыпленка, называемым на этот раз золотой ухой. Наконец, наступил свадебный ужин самый интересный момент праздника. Ужин уже готов, столы накрыты для мужчин и женщин (отдельно, разумеется), и свечи зажжены, ожидают гостей, которые, впрочем, не очень опаздывают.

Явился ребе Меир даион и ребе Хаим депутат, и тот, и другой, и родственники, чего же еще ждать?.. «К столу просят», – кричит бадхан, и все гости направляются к тазу с водой для исполнения обрядового омовения рук, без которого еврей не станет есть хлеба. За женихом, занявшим первое место при столе (обенан), разместились все прочие. К ужину, кажется, все приглашены по одной форме, одним и тем же шамешом, по одному и тому же списку, но, занимая место у стола, каждый должен, однако ж, знать свое достоинство.