Книга Каина

Часов в десять утра кто-то постучал в дверь. Это заявился Ирландец, легавый с рынка. В его обязанности входило инспектировать лодки, и ему хочется, чтоб его считали кем-то вроде «морского старшего полицейского офицера».

— Минуточку!

Я выскочил из постели, влез в штаны, натянул майку и отправился открывать.

— Чё, еще дрых? — Он утрамбовывал табак в трубке указательным пальцем левой руки.

— Да, вчера поздно вернулся, — сказал я.

— Я думал ты на резервном.

Я зевнул и покачал головой.

— Ладно, слушай сюда, — сказал он. — Я тут походил, посмотрел низ. Знаешь, у тебя в трюме воды больше чем на фут?

— Ага, по-моему у нас ещё в одном месте течь. Сильно резануло одним из этих колониальных буксиров.

— Это когда случилось?

— А, недели две назад.

— Ты сообщал куда надо?

Ирландец — маленький мужичонка с усталыми и сердитыми голубыми глазами. Я знаю, что он мне симпатизирует, но понимаю, сейчас он расстроился.

— Ничего такого, чтоб сообщать кому-то, насколько я могу судить. Скорей всего, пара досок на обшивке отошли.

— Ладно, Джо, ты б лучше встал и заделал щель. Минут через пятнадцать я приду и оставлю насос на палубе. Так что вставай, чини, потом воду откачаешь. Договорились?

Я кивнул.

Его тон смягчился, как всегда бывало, после того как он меня облает.

— Я бы остался тебе помочь, — сказал он, глядя на свои часы, именной хронометр от президента корпорации. — Но мне срочно надо в Бруклин. Там одна лодка паршивая тонет. Капитан, мать его, свалил на берег, найти не можем.

— Я уберу воду, Ирландец.

— Вот и хорошо, Джо, и не забывай всегда сообщать, если чего. Попозже сможем заявить.

Он ушёл, деловито перебираясь через две другие баржи на пристань.

— Бля, — подумал я, — вкалывать. И знает же прекрасно этот Ирландец, что не так-то просто о чём-то сообщить. Если пишешь рапорт, надо в нём накапать на капитана буксира, значит одновременно ты и его обязан ставить в известность. Даже предполагается, что ты должен дать ему расписаться. У капитана буксира сотни способов тебе жизнь испортить основательно. Или же основательно упростить. Так что если есть возможность не писать рапорт, то нечего его и писать.

Стоял один из тех не по сезону хороших февральских дней, когда светит солнце, и создаётся впечатление, что весна на носу. Река казалась очень широкой, по ней плыли вереницы медлительных танкеров, плавучая железнодорожная платформа, всевозможные буксиры. Паром с 42-й улицы, похожий на старый трамвай, двигался к берегу Джерси. Вода у причала была грязной, там плавал весь мусор с берега, гниющая пробка, пища на разных стадиях разложения, самшит, презервативы, и все это покрыто слизью, жиром и грязью. Мужик с пневматической дрелью работал на новом 62 аэродроме для вертолётов. Я проследил, как несколько других капитанов сходят на берег. Я бы и сам двинул, после того как откачаю воду из трюма, но я был разбит. «Вскоре мне удастся.» — подумал я.

Я поднялся со швартовой тумбы, на которую только что сел и вернулся в каюту. Она не изменилась, но во мне проснулась наблюдательность. Едва я перешагнул через порог с палубы, освещённой ярким зимним солнцем, я попал в грязную серо-белую каюту, на долю секунды показавшуюся незнакомой, а через мгновение, после того как глаза привыкли к более тусклому освещению, я сел за серый стол, передо мной были сигареты, спички, остатки кофе в чашке. Открыл ящик стола и отыскал пузырек из-под лекарств, где хранил марихуану. Засомневался. Не потому что мысль забалдеть содержала в себе что-то зловещее. Это было, смутно сформулированное, чувство возможного глубокого перехода, который означали наркотики, перемещения в пространстве, во времени, в сознании. Может, делать это в сознании было благороднее? И какой ассасин сунулся бы под брюхо овцы под названием «благороднее»?

Долгое время я созерцал свою трубку. Объект, рядом с которым я провел несколько творчески активных часов. По сухому дереву до чашечки тянулся рельеф, я раскрасил его в цвета вереска и шотландских горных долин. Она была вырезана в форме расправившего крылья орла, твердая, с замысловатой лакированной поверхностью, которую интересно рассматривать вблизи и трогать. Это была тонкая, длинная трубка, её стиль я бы назвал «примитивный Челлини^[12]».

Пока я забивал трубку, меня уже начало тащить, а выкурив, я очутился на грани прихода, который я до этого описывал так: