Голова у нее уже не болела. Ванесса переводила взгляд с экрана на экран. От Вашингтона до Гамбурга, от Сиднея до Рио-де-Жанейро – везде, по всему земному шару властители ожидали новостей. Но оракулы были мертвы.
– Они простые исполнители, – сказал Клейн, показывая на кричащие экраны. – Скачек на трех ногах, даже при всех благоприятных условиях, не бывает. Они впали в истерику, и они – зудящие пальцы, занесенные над кнопками.
– А что по-вашему могу сделать
"Гомм и остальные тоже не были стратегами. К тому моменту, когда я сюда прибыл, половина Комитета уже умерла. А другие потеряли интерес к своим обязанностям…
– Но они все еще давали советы, по словам Х.Г.?
– О, да.
– Они правили миром?
– В своем роде, – ответил Клейн.
– В своем роде? Что вы имеете в виду?
Клейн посмотрел на экраны. Из глаз его, казалось, вот-вот хлынут слезы.
– Гомм не объяснил? Они играли
– Нет.
– И разумеется, устраивали скачки лягушек. Это всегда было предпочтительнее всего.
– Но правительства, – запротестовала Ванесса, – они ведь не просто принимали…
– Думаете, это их беспокоило? – спросил Клейн. – Поскольку они на виду у публики, имеет ли значение, какое пустословие извергается из их уст или что-то подобное?
Голова у нее закружилась.
– Все –
– Почему бы и нет? И здесь имеется достойная уважения традиция. Нации следовали предсказаниям, прочитанным по внутренностям овец.
– Это нелепо.
– Согласен. Но я спрашиваю вас, ответьте со всей честностью, ужаснее ли это, чем оставить власть в
– Лучше лягушки, – прошептала она, какой бы горькой ни была эта мысль.
Свет во дворе после мертвенного освещения бункера казался ошеломительно ярким, но Ванессе было приятно находиться вдалеке от громких и отвратительных звуков, царивших в помещении. Скоро подыщут другой Комитет, сказал ей Клейн, когда они выбрались на свежий воздух. Равновесие восстановится – это дело нескольких недель. А покуда Землю могут разнести в черепки отчаянные создания, которых они видели. Им нужны
– Жив Гольдберг, – сказал Клейн. – И он будет продолжать игру, но чтобы играть, нужны двое.
– А почему не вы?
– Потому что он ненавидит меня. Ненавидит всех нас. Он говорит, что станет играть только с вами.
Гольдберг сидел под лавровыми деревьями и раскладывал пасьянс. Это было долгим занятием. Близорукость требовала, чтобы он подносил каждую карту на расстояние трех дюймов к носу, пытаясь разглядеть ее, и к тому моменту, когда ряд заканчивался, Гольдберг забывал те карты, что были в начале.
– Она согласна, – сказал Клейн. Гольдберг не оторвал взгляда от игры. – Я сказал:
– Я не слепой и не глухой, – ответил Гольдберг Клейну, все еще внимательно рассматривая карты. Затем, в конце концов, он взглянул вверх и, увидев Ванессу, прищурился. – Я говорил им, что это плохо кончится… – по мягкому тону Ванесса поняла – изображая фатализм, он все-таки остро переживает потерю товарищей. – …Я говорил с самого начала – мы должны оставаться здесь. Бежать бесполезно. – Он пожал плечами и вновь обратился к картам. –
– Это было не так плохо, – сказала Ванесса. – Мир?
– То, как они умерли.
– О!
– Мы веселились до последней минуты.
– Гомм был таким сентиментальным, – сказал Гольдберг. – Мы никогда особенно не любили друг друга.
Большая лягушка прыгнула на дорогу перед Ванессой. Глаза Гольдберга уловили движение.
– Кто это? – спросил он.
Создание со злобой рассматривало ногу Ванессы.
– Просто лягушка, – ответила она.
– Как выглядит?
– Толстая, – сказала Ванесса. – С тремя красными точками на спине.
– Это – Израиль, – произнес Гольдберг. – Не наступите на него.
– Будут ли к полудню какие-нибудь решения? – вмешался Клейн. – Особенно в связи с положением в Проливе, с Мексиканским спором и…
– Да-да-да, – сказал Гольдберг. – А теперь уходите.
– …может получиться еще один Залив Свиней…