Книга-маска

Ярослав Астахов Книга-маска

Что за притча?

Некогда бытовало выражение «Что за притча?». И значило изумление, потрясение или заинтригованность встречей с чем-то загадочным, непонятным.

А что за слово это такое: притча? Святой четвертого века Василий Великий полагал его отглагольным существительным от «преткнуться» и «притекать». Де: услышишь такое, что поместить не сможешь ты в смысл обыденный, и преткновением сим привлечется внимание ума твоего, и притечешь таким образом к пониманию смысла вышнего.1

А еще слово «притча» родственно старорусскому «причет»: народный аллегорический сказ. Некогда «причитать» означало не «оплакивать», а нечто подобное современному «читать между строк».

Словом, притча – это не просто сказ, а такой, что содержит иносказание. Как правило – поучительное (хотя и не обязательно). Концовка большинства сказов старинных русских: «сказка ложь, да в ней намек: добру молодцу урок».

Некогда почти любой толковый рассказ был притчей. Или притчу включал.

Что рассказ? Не только произведения малой формы такими были. Эпос о короле Артуре – мозаика, составленная из притч. Русские не только сказки, но и былины, старины – притчи.

Знает мировая литература и роман-притчу: «Робинзон Крузо». Только мало кто теперь понимает характер его такой. Как не понимало большинство и уже при жизни писателя. Дивился Дефо: видят описание приключений реальных там, где сочинил он плетение хитрых символов, отразившее перипетии бурной английской истории семнадцатого века. Не обращают внимания даже на откровенное подзаглавие, которое Даниэль дал своему роману: аллегория.2

В эпоху поверхностного внимания, говорят, окончилось время притч. Какое там причитать, если уже и читать-то люди не успевают?

И все же как-то не верится, что убита притча совсем (кинематограф же не убил театр). Она ведь может быть писана в любом жанре. И под старину. И в стиле научной фантастики. И в мистически-символьном.

Опыты перечисленного представлены в этой книжке. Надеюсь, что кому-то какой-то из них понравится.

Двое в одном

В заволжских лесах жил старец. Отшельник, пустынник был. От келии своей одинокой он далеко не хаживал. Лишь разве к роднику, за дровами…

Однако един раз в год совершал немаленькую дорогу! Паломничал во святое место, где праведный пострадал Варлаам.

Его, Варлаама-инока, в никонианский обряд обратить пытались. Насильственно и с пристрастием.

Он же, от никониан затворясь в часовне, там принял самосожжение. Вот как!

И старец тот, что из пустыни, приходил пепелищу кланяться.

А жил там инок от нас. Приглядывал молодой за местом за тем святым.

Что надобно – поправлял. Все памяти совершал честные и вообще службы, какие следует.

Конечно, и привечал паломников.

Да мало, кто приходил. Ведь эти-то ремени3 заволжские аж кишели тогда разбойниками!..

И вот сидит наш монашек один, скучает. Неделями человеческого лица не зрит!

А внове ему сие. Не может еще душа-то его, покамест, сама собою стоять: любоваться Богом…

Безлюдием истомился! Все на дорогу смотрит.

И вот. Выходит он однажды к околице: глядь – приближаются по дороге двое.

Стрелец и поп.

Да то не просто стрелец! Не какой-либо из них заурядный! Косая сажень в плечах; в кафтане установленном красном как прямо бог!

И справное вообще он имеет все на себе служилое платье. Секирочку на плече наточенную сверкающую несет!..

А поп? Так и тот величием не уступит! Хоть и на свой манер. Прямо вот плывет будто бы в облачении своем полном – хоть щас и службу справлять!..

Не только наперсный крест – епитрахиль, поручи… Набедренник аж при нем!

Обрадовался таким гостям инок. Спешит отворять ворота.

Вот скрипу было…

А как их открыл – так обмер.

Пуста дорога! Ни тебе стрельца удалого, ни священника облаченного!

Но замечает инок потом: нет, впрочем, дорога-то не совсем пуста. Влачится пустынник старец… Один, как перст! Один, аки пребывает во своей пустыни. И нетути никого с ним рядом.

Да и самого пустынника как бы нет: сливается в своем сером рубище со дорогой…

Подумал инок тогда: а не перебрал ли вчера я лишку?

Ведь он же, тихонько этак, а бражку-т себе поваривал… Так что? Живой человек! Тебе бы вот в глухомань загреметь смотрителем…

Однако перестал тот грешный монашек так со временем думать. Поскольку ведь каждый год в день этот одно все видел: стрельца, идущего со священником.

Вот они по дороге шагают, близятся… Но как врата отворит – и нетути никого!

Заходит лишь чахлый старец. Анахорет. Пустынник.

И ведь продолжается это – за годом год.

И потому стал монашек тогда подумывать: не может оно так быть, чтобы с пьяных глаз одно и то же мне, грешному, мерещилось постоянно. Да не без бесов ли тут? Не чинят ли какой хитр-соблазн? Видениями такими не губят ли как-то душу? Молиться надо!

И помолился он, крепко вопросив Бога. И слышит в сердце своем: старцу-анахорету все расскажи, как есть. И толкования попроси его на имеющее тебе являться.

Он так и сделал.

Дождался вещего дня. И странника немощного того привечал особо. И, ниспросив благословение на беседу, все рассказал ему. Спрашивает: