Таура покачала головой. Она знала, что нужно делать. Нужно закрыть за отцом дверь и задвинуть засов. Нужно попросить прощения, сотню, тысячу раз. Нужно перевязать мамину рану и помочь Дарде с телом ее мужа. Нужно взять отцовский меч, встать в дверях и охранять их всех. Только она может защитить их от перекованных, что бродят по улицам.
Она знала, что нужно делать.
Но ее мать была права.
Таура посмотрела на них, потом сняла с крючка плащ Дарды. Надвинула толстый шерстяной капюшон на влажные волосы. Вскинула меч на плечо, словно лопату. Наклонилась и свободной рукой взяла красивые ножны.
– Что ты делаешь? – сердито спросила мать.
Таура показала ей ножны и ответила:
– Следую за сильным.
Она вышла под ветер и дождь. Пинком захлопнула дверь. Мгновение стояла под хлипким укрытием свеса крыши. Услышала, как легла на место щеколда. Почти сразу Дарда начала визжать, изливая ярость и скорбь в гневных словах.
Таура двинулась в ночь. Ее отец ушел недалеко. Его ссутуленные плечи и крадущаяся походка напомнили ей медведя, подбирающегося под дождем к жертве. Тауре в голову пришла мысль. Она сунула пустые ножны за пояс и стиснула рукоять меча обеими ладонями. Задумалась. Если она убьет его, простит ли ее мать? Простит ли Дарда?
Вряд ли.
Она побежала за отцом, и тяжелый обнаженный меч подпрыгивал в ее руках на каждом шагу.
– Папа! Подожди! Тебе понадобится твой меч! – крикнула она ему.
Он обернулся, остановился, не говоря ни слова. Но дождался ее. Когда она поравнялась с ним, он зашагал дальше.
Она последовала за ним в темноту.
Кен Лю[4]
Кен Лю – автор и переводчик фантастики, а также юрист и программист. Его произведения издавались в
В этом рассказе молодая девушка, вынужденная стать убийцей, сталкивается с последним испытанием своих умений – которого может и не пережить.
Скрытая девушка
Наутро после моего десятого дня рождения весенние солнечные лучи танцуют на каменных плитах дороги перед нашим домом, пробиваясь сквозь цветущие ветви софоры. Я карабкаюсь на толстый сук, который устремлен к востоку, подобно руке бессмертного, и тянусь к грозди желтых цветов, желая ощутить сладость с ноткой горечи.
– Подаяние, юная госпожа?
Опускаю глаза и вижу бхиккхуни[5]. Не могу сказать, сколько ей лет – лицо у нее гладкое, однако сила духа в темных глазах напоминает мне о моей бабушке. Легкий пушок на бритой голове светится на теплом солнце, будто нимб, серая кашая выглядит чистой, но подол обтрепался. В левой руке бхиккхуни держит деревянную чашку и выжидательно смотрит на меня.
– Хочешь цветов софоры? – спрашиваю я.
Она улыбается:
– С детства их не пробовала. Буду рада.
– Становись подо мной, я сброшу их в твою чашку, – говорю я и тянусь к шелковой сумочке за спиной.
Бхиккхуни качает головой:
– Я не могу есть цветы, которых касалась рука, пораженная земными заботами этого пыльного мира.
– Тогда сама полезай наверх, – огрызаюсь я. И тут же раскаиваюсь.
– Если я возьму их сама, они уже не будут подаянием, верно? – В ее голосе слышится смех.
– Ну ладно, – говорю я. Отец всегда учил меня быть вежливой с монахами и монашками. Может, мы и не придерживаемся буддизма, но ни к чему сердить духов, будь они даосскими, буддистскими или дикими, не нуждающимися в ученых господах. – Скажи, какие цветы ты хочешь, и я постараюсь достать их для тебя, не касаясь руками.