Книга мертвых-2. Некрологи

Кажется, еще до того, как я увидел ее в Москве впервые, я уже слышал ее пластинку блатных песен. Ее исполнение произвело на меня впечатление и производит до сих пор. Дина тут лучше всех. Может быть, это лучшее, что она могла делать - вот так пронзительно, просто с трагичностью Медеи в голосе, петь. (Может быть, ее таланты в постели были еще выше, но этого мы никогда не узнаем. Наверное были высоки, раз зажгла национального скульптора!). Голос у нее как одна простая строчка на тюремном ватнике, как поморский бабий плач над потерянным ребенком, что говорить: сильна, сильна. Так никто не пел и не поет. И, видимо, не будет петь, как эта тетка.

В последний раз я видел ее в 1994-м. Зашел, не предупреждая, в галерею. Она сделалась совсем бесформенная в своем балахоне, как большая жаба. Лицо стало плоское, почему-то огромное, как у каменной бабы. Откуда вдруг такое лицо? За что? Это ее упрямство и сила воли расползлись, материализовавшись? Я уверен, что в старости все плюсы и минусы характера человека выползают ему налицо. Если он слаб, то исчезает подбородок, череп показывается хрупким, становится крошечным, как перепелиное яйцо. Торс тех, кто был неумеренно силен, расползается, занимая пространство. А Дина Верни была, полагаю, очень сильная еврейская девочка. Вот и превратилась в большое, раздутое, приземистое существо.

ТОЛИК

У него было такое же пальто, как у меня, точнее, это был рижский плащ из толстой синтетики. Черный. Модный. Правда, несколько сот таких плащей разгуливали по городу Харькову. Правда, уже через месяц мой плащ потрескался в районе карманов, а на воротнике выступила на самом сгибе какая-то белая сыпь. Но все равно, мы были модные: Толик Мелихов и я.

Он учился на филфаке, на филологическом, я имею в виду. Мать его была дворничихой. Когда-то у него был отец, но когда мы познакомились, отца уже не было. Вспоминаю свой приход к нему, я относил ему одну из редчайших книг его коллекции, «Введение в психоанализ». Я держал книгу долго, потому что переписывал ее всю (!) от руки. Ксероксов тогда не было, вот я и переписал. Книга была издания 20-х годов, растрепанная, но заботливо упакованная в обложку из прозрачной бумаги -«кальки», как тогда говорили.

Жилище дворничихи выглядело архаичным даже для того баснословного времени, а это был 1964 год, -две крохотные комнатки на первом этаже допотопного флигеля во дворе старого дома, таких домов в центре Харькова было немало, они разваливались от дряхлости и были латанные-перелатанные. Когда я пришел, мать Толика мыла пол. Делала она это как в фильме о первых годах двадцатого века. Голые ноги, подоткнув подол, на корточках, тряпка в руках. Пока мы говорили с Толиком, она промыла пол два раза. На плите у входа стояла «вы-

варка» и в «выварке» обильно пузырилось белье. Сейчас уже редко кто знает, что такое «выварка», а в те времена эти оцинкованные баки для кипячения белья были у всех.

После этого моего визита Толик, круглолицый, с простым лицом, стал для меня еще удивительнее, чем был. А был он потому удивительный еще с начала, что у него было лучшее в городе собрание старых и редких книг. Толику я обязан помимо знакомства с «Введением в психоанализ» (мне было двадцать лет тогда) также встречей с Хлебниковым. Трехтомник Хлебникова я тоже переписал от руки, правда без примечаний, хотя очень хотелось переписать и примечания.

Я отношу Мелихова к числу людей, приложивших усилия, чтобы образовать меня. Их немного. Чурилов. Анна Моисеевна. В изобразительном искусстве меня наставлял Бахчанян. Интересно, что Чурилов и Мелихов, оба мои ранние учителя жизни, умерли в течение месяца друг за другом. Чурилов 30 декабря 2008 года, а Мелихов 27 января 2009 года.

Он был старше меня на несколько лет. На своем филфаке он познакомился с девочкой из номенклатурной семьи. Краснощекая и очкастая Анна Волкова оказалась дочерью, как мне тогда сказали, «рыб-мясо-треста». Как в точности называлась должность Волкова-старшего, определить не представляется возможным. Родители Анны Волковой не были счастливы от того, что их дочь «встречается», как тогда говорили, с сыном дворничихи, но в конце концов смирились, убедившись, что их дочь

крепко слиплась с сыном дворничихи. Толик был начитанный и, видимо, интересный девушкам парень - вероятно, и Анне было с ним интересно. Родители смирились с фактом, к тому же очкастая Анна оказалась девочкой упрямой и неслабой. Толика приняли, но решили облагородить. После окончания филфака его устроили инструктором в обком комсомола. Он надел галстук и стал ходить по Сумской улице мимо «Автомата» (закусочная, где собиралась богема Харькова) на работу в здание обкома партии на площади Дзержинского. Мы его дружно запрезирали тогда. В довершение всего он сменил сумку на ремне на портфель! Видимо, это была злая воля родителей Анны Волковой. Толик теперь жил у них, в их квартире, пошел в «прий-мы», как говорили тогда на Украине, стал «прийма-ком».