Книга мертвых-2. Некрологи

Иные люди влетают в твою жизнь случайно, один раз, на один вечер, но задевают тебя и ты их помнишь. На спектакль Виктюка «М. Баттерфляй» повел меня бог весть кто, то ли Александр Шаталов — мой первый издатель в России, то ли Никишин — мой второй издатель в России. Кто-то из них. А может, кто-то третий.

Для того чтобы попасть в театр на улице Казакова, надо было пройти через подземный переход, где лежали нищие и толпились алкоголики с Курского вокзала. Я еще жил на Западе и поэтому стометровый или более этот ужасный вонючий переход произвел на меня грандиозное впечатление. Просто-таки средневековый квартал «Двор Чудес» с лилипутами, инвалидами и другими зловещими персонажами. Вонь к тому же наполняла отвратительный переход. В довершение всего оказалось, что мы прибыли не туда, куда надо. У театра Романа Виктюка не было своего помещения. Нам дали неверный адрес. Мы сели в автомобиль частника, и скрипучий драндулет привез нас по адресу. Помню, что там был стеклянный вестибюль, а входить в театр нам пришлось с черного хода.

Я был впопыхах представлен режиссеру, так как спектакль запаздывал. Случилось это в большом сыром кабинете с тяжелыми столами. Представление — пожатие рук — получилось сухое, быстрое.

Я уже занимался в России политикой. Я считал себя отрезанным от искусства навсегда, последний свой роман («художественное произведение») «Иностранец в смутное время» я написал в 1990 году и в дальнейшем написания «художественных произведений» не планировал. Мне сказали, что спектакль «М. Баттерфляй» — скандальный, что «вся Москва» посмотрела и смотрит его с упоением, что это новое слово в театре, а исполнитель главной роли Эрик Курмангалиев просто восьмое чудо света. Потому я отвлекся от изучения Жириновского, изучения Анпилова и отправился изучать культуру погибающей страны.

Во время первых же десяти минут спектакля «М. Баттерфляй» я был загипнотизирован голосом Курмангалиева, витражами, таинственно светящимися на сцене, историей любви иностранного дипломата в Китае, изложенной с извращенным целомудрием. Не настолько музыкально образованный, чтобы понять, что там у главного героя с голосом, я только через несколько дней прочитал в газетных рецензиях, что Курмангалиев обладает редчайшим тембром голоса — у него контр-тенор. Такие голоса делали некогда, жестоко надругавшись над плотью мальчиков — путем кастрации. Курмангалиеву такой голос достался от природы.

Он загипнотизировал меня как сирена. Когда в антракте меня познакомили с ним все в том же тяжелом и сыром кабинете, он явился в халате, вдруг обыкновенный, скорее стеснялся, когда я пожимал ему руку. На шее и плечах у него лежало мятое полотенце как у боксеров. Я пробормотал что-то о чудесном, о магии, пытаясь изложить в словах то, что по природе своей может быть изложено только в звуках. Он молчал и улыбался загадочной улыбкой степного кочевника.

Горячий душ с восточными благовониями, мир картинок волшебного фонаря, некая сыворотка любви, плоти и нехорошей правды — все липкое, как возбужденные эпидермы любви, — так вот чувствовалось мне, пока я впитывал звуки продолжившегося спектакля. Удачная связь между голосом и витражами, абсолютно церковными по сути своей, повергала театральный зал в своего рода религиозный экстаз. Мне доводилось впадать в подобный экстаз с двумя или тремя женщинами в моей жизни. Религиозное очарование греховного — так можно назвать этот комплекс чувств. Дополнительную убедительность магии спектакля придал разбойничий ночной город в снегах, куда мы выскочили после спектакля. Нервно двигались толпы, раздавались крики, метались тени, совсем противоречащие плотской вязкой магии «М. Баттерфляй». На этом контрасте, впрочем, жизнь вдруг стала выглядеть как яркая вспышка.

Помню, что чуть ли не месяц жил воспоминаниями о магическом лицедействе. В 1992 году Курмангалиев получил титул «лучшего актера года». Однако очень скоро он пропал из виду. Чего ему не хватило, чтобы подхватить свою изысканную экстравагантность и, действуя ею как оружием, завоевать мир? Экстравагантный Рудольф Нуриев добился же мировой славы. Талант Курмангалиева был бесспорно экстравагантным и редчайшим. А судьба не получилась. Он много гастролировал в провинции, гипнотизируя там тех, кому его гипноз был не нужен. Он взялся петь и пел в симфониях композитора-авангардиста Шнитке, в кантате «История доктора Иоганна Фауста». Он снялся в фильме. А судьбы не получилось… Вероятнее всего, у него отсутствовала, нужная помимо таланта, энергия. Был завораживающий, как у сирен или у нимфы Калипсо, голос женщины-демона, но ноль энергии. Это мое предположение, потому что я видел его только раз, познакомился, чтобы разойтись. Он был эпизодическим персонажем моей многолюдной жизни. Он был нужен как один из кусочков паззла, без него зияла бы дыра, просвечивал бы бессмысленный пейзаж. Ибо мы есть то, что составляют все вместе встреченные нами в жизни люди? Мы — производное от сотен судеб, собравшихся в паззл?