Книга Мёртвых

Я тоже улыбнулся — по крайней мере, попытался поверить, что улыбаюсь, — а потом довольно рассмеялся.

— Я же говорил: по собственной воле все идет гораздо быстрее. Где наш Август?

— Спит.

Ее щеки вдруг покрылись румянцем. Я застонал еще громче.

— Блин, женщина, не обязательно было с ним спать, я же теперь с тобой… в тебе! Фу, фу, фу!

— Можешь не болтать хотя бы секунду?

— Не-а, не могу, это мой злой рок. Ничего, привыкнешь, а теперь поднимай свою — нашу! — задницу со стульчика и пошли мутузить этого старого интригана. А еще лучше взять его за… кхм, кое-что и отрезать!

Я еще никогда не чувствовал себя настолько беспомощным и бесполезным. Я ощущал себя просто ущербным, но спустя несколько секунд «новой» жизни вдруг понял, что четко могу ощущать ее эмоции, отдаленно слышать ее мысли и разделять свои с ней. Сначала это меня совсем не обрадовало, однако потом до меня дошло, насколько я соскучился по обычной душевной близости.

Я остался без тела. И я был рад. Примечательно, не так ли? Походу пора лечить свою больную головку…

* * *

Я всегда считал себя гением, однако сейчас эта моя гениальность перешла все границы. В первый же день я понял, что не зря выбрал своим «вместилищем» именно Селесту. Эта примечательная личность, как мне сразу показалось, прошла многое и многое преодолела, и я в этом убедился, как только она меня призвала из глубин своего разума и даже не удивилась.

Примечательно, не правда ли?

А проведя вместе с ней уже целых три дня и едва свыкаясь со своим нынешним состоянием, до меня, наконец, доперло, что у Селесты когда-то в прошлом уже был опыт общения с голосами в голове. Я уже думал, что она того, психованная, но потом нашарил в ее воспоминаниях месяц пленения в магических темницах Ерифейма, и все встало на свои места.

Днем мы обычно совершенствовались в общении друг с другом. Я несколько раз уже видел подобную технику, и нередко оба разума, запертые в одной голове, конфликтовали друг с другом за право владения телом, и один из них почти всегда растворялся в другом (то ись погибал), либо оба сходили с ума. У нас, кажется, все шло пока нормально…

За исключением того — ясен пень! — что каждую проклятую ночь женщина тыкалась носом в подушку и плакала. Она знала, что я рядом, и понимала, что я за ней наблюдаю (больше мне ничего не оставалось делать), но все равно не могла себя сдержать.

— Пресвятые помидоры, женщина! — не выдержал я в одну из таких «восхитительных» ночей. — Прекрати строить из себя хряка и плачь уже нормально, а! Я не знаю, что лучше слышать: твое это постоянное хрюканье или нормальные бабские слезы!

— П-прости, — пролепетала она в подушку.

Не знаю, зачем она разговаривала со мной вслух, ведь я итак слышал ее мысли, но решил, что лучше ее сейчас не трогать.

— Да ладно…

Если б я мог, я бы вздохнул. Она была разбита, я это чувствовал. Селеста едва держала себя в руках днем, и к ночи ее самообладание иссякало. Я хотел узнать, что с ней случилось, однако она не отвечала, и я подумал, что в ее мысли сейчас лучше не лезть, прошлый раз итак обошелся для нас двумя минутами «сурьезного» разговора.

Может быть, это все из-за меня? Или из-за того, что я сделал? Вполне вероятно, что она, как обычный человек, невольно корила себя за смерть той дюжины и еще одного.

И если бы я только мог, я бы ее утешил. Обнял бы, не знаю, и что-нибудь сказал. Сейчас же я первого сделать не мог, а второе казалось мне бесполезным, потому что она итак меня прекрасно слышала.

На следующую ночь я сдался. Мой разум итак трещал от бесконечной беготни между столиками и миленьким воркованием с посетителями, так что при свете луны я хотел отдохнуть, а не трястись от рыданий и вдаваться в депрессию.

— Так, хватит! — пожалуй, слишком резко прервал ее я. — Что случилось?

— Я… — Селеста шмыгнула носом. — Я не знаю.

— Чего? — не понял я.

— Не знаю! — вспыхнула женщина. — Просто не знаю, ясно тебе? Днем я чувствую себя как обычно, а когда остаюсь одна, то… — она запнулась. — Мне плохо.

— Это я и сам вижу прекрасно. Одно, дорогуша, ты забываешь: теперь ты не одна. Можешь считать это проклятием или даром одного дохлого Волка, а я теперь неотрывно связан с твоей больной головушкой. По крайней мере, на ближайшие лет пять.

— Пять? А что потом?

— Без понятия, — черт, как же я хотел хотя бы дернуть плечом или показать язык! — Я много думал о своем выборе, много чего изучал. В конце концов, не зря же я перешерстил всю башню магов Равнины и забабахал себе репутацию мастера порталов и чернокнижника, э? Думаю, наши разумы постепенно сливаются в единое целое — это природа, е-мое, и просто так она мирится с двумя головами на одном теле не будет! Если, конечно, это не мутант какой…

— Значит, через пять лет мы станем одним человеком? Как это возможно?

Я задумался. Заметил, что она, наконец, успокоилась и вытерла слезы со щек, и попытался ухмыльнуться. Дело сделано, однако!