Книга мёртвых

Вообще, в ней была оригинальная смесь пьяндыги и деловой женщины, аристократки и алкоголички. Мы ложились с ней в чудовищное корыто из дерева, обшитого кожей, – подарок безумного дизайнера, с него съезжали все простыни, а простыни у неё были шёлковые – чёрные и фиолетовые, класс, а не простыни! Люкс, мечта… Эстетство, куда там «Плэйбою»! На ночь возле кровати она ставила литровую бутыль рабоче-крестьянского пива с ядовито-зелёной этикеткой. За ночь она успевала осушить бутыль. Она работала в фирме «Нина Риччи», помощниками у неё были смешные гомосексуалисты. У «Нины Риччи» она занималась аксессуарами. Целая комната в квартире на рю де Савой была увешена одеждами Жаклин. Во множестве рядов на тремпелях висели платья, костюмы, брюки, блузки. Внизу под одеждами теснились шеренги туфель. Большую часть этих вещей она не покупала или покупала у друзей, известных дизайнеров, за смехотворную цену. У неё там висело немало и полосатых зебр от Сони Рикель, зебровых её одежд. Однажды мы с ней сходили на обед к писательнице Реджин Дефорж, там мы встретили уже пожилую Соню, «Старой девочкой» я её назвал про себя. Куст рыже-седых волос, брюки, объемистые груди под раздутой розовой блузкой и некий Пьер, черноволосый, сладкий, в бархатной куртке, не то любовник, не то телохранитель, не то сотрудник. Вероятнее всего, всё вместе. Яркие сочные губы Пьера и бледные промокашки у Сони, помню, меня озадачили.

Югославский писатель Данила Киш тогда ещё не появился. Он вообще появится после меня, Жаклин подберет его, по-моему, там же, где я подобрал её, у Ивана Набокова. А в тот вечер нашего знакомства я её выебал с удовольствием, надо сказать, держа за большие сиськи. У неё был хороший зад, отличные ноги. Она была излишне загорелой, ну и физиономия, об этом я уже говорил.

Сжимая меня в объятиях (иначе не скажешь, именно сжимая), она счастливо повторяла: «My muscular man… my muscular man», – очевидно, в отличие от её прежних любовников, я был мускулист для неё. Мы стали с ней встречаться. Рю де Савой находится в Латинском квартале, чуть в стороне от оживлённой днем и ночью рю Сент-Андре дез-Арт. Окна её спальни выходили во внутренний сад и с той стороны были обвиты плющом. Квартира скрипела старым паркетом, хорошо пахла не только духами Жаклин, но и каким-то слабо-огуречным запахом. Очевидно, это пахло так одно из её растений. Растений было изрядное количество, некоторые были очень большие. По её словам, растения принадлежали её брату, одна из комнат – также (она мне показала её), но брат здесь давно не жил. Вряд ли было иначе. Всего было не то шесть, не то семь комнат драматически неравной величины.

Она пришла ко мне на улицу Архивов, первую мою квартиру в Париже – это была длинная, как трамвай, комната: камин, два окна впереди, хвост трамвая утопает во тьме, ванна сидячая, туалет работает, как насос: по длинной узкой трубе он выкачивал дерьмо в широкую вертикальную трубу канализации. Она принесла мне бутылку виски и большой, как одеяло, чёрный шарф из кашмирской шерсти. Шарф был тёплый, от знаменитого дизайнера, но я его очень скоро потерял, о чём сожалел. Она наполнила мою студио запахом духов, и мы, высадив бутылку, стали ебаться.

Она, я думаю, видела меня этаким Джеком Лондоном, самородком, талантливым дикарём, свалившимся в Париж с русской берёзы. Дополнительную интересность моей биографии придавал тот факт, что до того, как попасть к ним, я на шесть лет задержался в Америке. Её поколение было подвержено американской блатной романтике. Они читали битников, слушали твист и рок, а их певцы называли себя Джонни Холлидей и Эдди Миттчел. Так что я отлично вписывался в её внутренний мир. У меня в студио, конечно, было не очень уютно, хотя я вовсю жёг камин, потому удобнее было встречаться у неё. В конце концов образовалась такая рутина. Я приходил к ней, она (или её приходящая служанка) готовила обед, а я помогал. В том случае, если готовила служанка, то помогали мы оба. Помогая, мы пили отличное белое вино «Сансерр» (даже только произнося сейчас это название, я вспоминаю его колющую пряность во рту, когда пьешь его холодным, проглатывая устрицы: всё равно какие, дешёвые «португез» или дорогие плоские «белонс № 1»), и к моменту обеда бывали уже навеселе.

Подав нам обед, горничная не уходила, а ждала, пока, отобедав, мы перебирались в спальню. Вымыв посуду, горничная покидала квартиру, и мы слонялись по ней пьяными привидениями. Перед тем как выебать её, я выкуривал небольшую самокрутку марихуаны. А она продолжала пить. Всё это происходило в конце дня. Ибо «контесса» (то же, что и графиня) работала и отправлялась в «Нину Риччи» если не к 8 утра, то к 11-ти или 12-ти, но отправлялась, как нормальная труженица. Очень скоро обнаружилась странная привычка графини пускать струю вместе с оргазмом. Подумав над этой проблемой, я решил, что мне это даже нравится. Член только пощипывало.