Герой фильма «Завсегдатай бара» – инакомыслящий, он является творцом и носителем своей собственной философии подлинной человечности. «Мир – это самодостаточная галлюцинация», – говорит он. А, следовательно, было бы смешным воспринимать его серьёзно. «В этом мире все должны что-то делать. Иногда я устаю думать о том, чего я не хочу делать. Например, не хочу ехать в Индию. Всё дело в том, чтобы не думать об этом. Я никем не притворяюсь, в этом весь смысл». «Мы все живём в каком-то аду. И дурдом – это единственное место, где люди понимают, что они в аду»,– вторит Генри его собутыльница Ванда. А что такое пьянство, если не добровольное упражнение в безумии, с целью посмотреть на наш перевёрнутый мир в более достоверном ракурсе?
Идеал Никонова – это так называемый цивилизованный мир, в котором «живут удобно, сытно и богато». Генри Чиноски уходит от этого мира, называя его «золотой клеткой с золотыми прутьями». « – Ты не привык к удобствам, но в них врастаешь»,– говорит Генри богатая издательница, ставшая на одну ночь его любовницей. «Врастают растения», справедливо возражает он. И действительно, существование людей, вовлечённых в дурную бесконечность потребления, в общем и целом вполне растительное. «Хотите, чтобы жизнь была наполнена не нудной работой, высоким смыслом и светлой героикой? Получите на выходе фашизм – без разницы, красный или коричневый», – пугает Никонов. Каждый выбирает по себе, а мои симпатии на стороне тех, кто сознательно предпочёл остаться за пределами так называемого «нормального мира». Я отправляюсь в бар к Генри Чиноски, которого безоговорочно рассматриваю в качестве своего товарища по духу, чтобы ещё раз послушать его вдохновенные слова: «То, что нашло на меня – словно цветок, словно мир. То, что нашло на меня – ползает, как змея. И когда мои пальцы уронят моё отчаянное перо в какой-нибудь дешёвой комнате – оставшиеся найдут меня там. Я никогда не узнаю своего имени, своего смысла и других сокровищ моего побега».
Памяти продавца крови
Ах, как тошнит от тебя, тишина.
Благожелатели виснут на шею.
Ворот теснит, и удача тошна,
только тошнее
знать, что уже не болеть ничему,
ни раздражения, ни обиды.
Плакать начать бы, да нет, не начну.
Видно, душа, как печенка, отбита…
Ну а пока что – да здравствует бой,
Вам еще взвыть от последней обоймы.
Боль продолжается. Празднуйте боль!
Больно!
(А.Вознесенский. «Больная баллада»)
Русский философ Чанышев считал, что лежащее в основе всего небытие (пустота) иллюзорно выступает как мир в его кажущемся многообразии. Небытие первично, оно представляет собой нормальное состояние мира, в то время как бытие – всего лишь временное отклонение, форма существования небытия. Небытие небытия есть бытие. Поскольку небытие существует, не существуя и не существует, существуя, оно есть время. Только небытие может быть и первопричиной и самопричиной: ведь то, что не существует, не нуждается в причине для своего существования. Всё большие скорости, всё более высокие темпы жизни, всё более дальние перемещения в пространстве, – разве это не стремление бытия хотя бы на миг оторваться от небытия?. (А.Н.Чанышев. Трактат о небытии).
«Мы все ходим по тонкому льду над океаном небытия. Чем интенсивнее бытие, тем оно более хрупко, тем оно сильнее подвержено гибели», – говорит Чанышев. – «Любовь – это попытка зацепиться за чужое бытие, и тем самым сделать своё бытие более устойчивым». Именно поэтому перед лицом невыносимых физических и душевных страданий многие обращаются к Богу, пытаясь зацепиться за Его вечность.
Не стал исключением и саратовский бизнесмен и писатель Игорь Алексеев, который, долгое время страдая от невыносимых болей, вызванных онкологическим заболеванием, пытался найти спасение в вере. Но вера не дала ему успокоения. «Я не настоящий христианин. Нет у меня стойкости и полной веры в вечную жизнь. А страх перед смертью ужасен», – писал Алексеев в своем интернет – дневнике, который в течение нескольких месяцев вёл на сайте русской службы ВВС, пытаясь зацепиться за буквы. Полученные гонорары и частные пожертвования Алексеев тратил на дорогостоящие лекарства и наркотики, стремясь заглушить свою боль.