Книга нечестивых дел

— Я считаю, что у тебя есть для этого задатки. — Синьор Ферреро откинул мои волосы и провел пальцем по родимому пятну. — Кроме того, у меня имеются на это причины. — Он слегка прикусил губу. — Ты что-нибудь знаешь о своих родителях?

— Ничего.

— Ладно. Это не важно.

— Маэстро, вы выбрали меня, хотя знаете, что я вор?

— Ты исправишься, если захочешь, а я думаю, что захочешь.

Старший повар верил в меня больше, чем я сам. Я действительно хотел стать лучше, чтобы занять пост овощного повара и жениться на Франческе. Но подойду ли я для того, что он предложил?

— Не знаю, — пробормотал я.

— Ты колеблешься. Это хорошо. Значит, принял мои слова серьезно. Я тоже колебался, поскольку хотел себе более легкого пути. И еще боялся, что во мне осталось от отца больше, чем я в себе преодолел. Отцы и сыновья — непростая история.

— Я даже не знаю, кем был мой отец. Может быть, преступником.

— Это не имеет значения. Рост не цель, а процесс. Надо развивать в себе самое лучшее. И когда мы преуспеем в этом, выиграет все человечество. Понял?

Это прозвучало возвышенно и в то же время просто, и я ответил:

— Понял.

Обратно мы шли молча, и я пытался представить себе Франческу в том сложном будущем, которое нарисовал передо мной старший повар. Я все еще мучительно думал об этом, когда мы подошли к подвалу и он распахнул дверь. Истертые деревянные ступени исчезали в чернильной темноте — я словно заглянул в бездонный колодец. Из глубины поднимался затхлый прохладный воздух. Старший повар шагнул вниз.

— Вот теперь ты увидишь кое-что интересное.

— Я верю вам, — ответил я. — Мне не обязательно это видеть. Давайте вернемся на кухню.

Синьор Ферреро обернулся и недоуменно посмотрел на меня; я заметил, что его ноги уже поглотила темнота.

— В чем дело?

— Не люблю подвалов.

— Глупости! Там, внизу, нет ничего, кроме съестного. Так что давай соберись. — Он протянул мне руку, и я, доверяя ему и боясь показаться трусом, шагнул в темноту подвала. С каждой ступенью дышать становилось труднее, вспотели ладони.

В подвале тянуло плесенью и чем-то незнакомым, и я почти ничего не видел среди темных мешков, бочек и ящиков, стоящих у грубо вытесанных стен. Под потолком висели колбаса и связки лука и чеснока. Мы раздвигали их, пригнувшись, шли дальше, и старший повар показывал мне свои сокровища.

— Кофейные зерна, кукуруза, сахарный тростник, шафран, сушеные грибы…

— Грибы также называются «аманита»? — спросил я.

В глубине похожего на пещеру подвала лицо моего благодетеля казалось пятном — контрастным соединением света и тени, — но я все же различил, как поползла вверх его бровь.

— Ты, наверное, слышал, что аманиты ядовиты? Нет, здесь нет аманит. — Он продолжил перечислять: — Арахис, какао… Ах, это какао! Вот мы и приближаемся к настоящему волшебству. Какао придает соусам необыкновенную насыщенность, а в соединении с сахаром пьянит не хуже вина. — Синьор Ферреро похлопал ладонью мешок, погладил, словно избалованного зверька, и, оттолкнув колбасу, показал куда-то дальше. — А вот в том мешке амарант. Редкое растение, его трудно достать, но усилия того стоят. Он придает хлебу пряный аромат.

Все думают, будто амарант больше не произрастает, а старший повар нашел его. Прежде чем я успел задать вопрос, где он покупает амарант, мою грудь немилосердно сдавило и мысли спутались. По коже поползли мурашки, захотелось бежать.

— Ненавижу маленькие темные места, — сказал я. Дыхание участилось, стало поверхностным. Я силился вобрать в легкие воздух. — Давайте уйдем.

— Это только клаустрофобия и, возможно, боязнь темноты. — Старший повар, казалось, не проявлял никакого волнения. — В основе этого состояния — страх смерти, вызванный боязнью незнакомого. Распространенное, но неразумное опасение, будто катастрофа неизбежна только потому, что ее приближение незаметно. Не тревожься, ты не умрешь.

— Смерти? — Невидимый груз навалился на грудь, я чувствовал себя словно в тисках.

— Большинство людей боятся смерти, — кивнул синьор Ферреро. — Поэтому им так нравятся блюда, создающие впечатление, будто они ее обманывают: помидоры, которые у нас называют любовными яблоками, «пальцы мертвеца», что-то черное.

— Мне надо выбраться отсюда, маэстро! — В голове стало пусто, я вспотел и дрожал. — Мне кажется, я умираю.

— У тебя просто паника от темноты и закрытого пространства. Нет ничего постыдного в боязни темноты, многие этим страдают. Учитель Платон говорил, что надо остерегаться только тех, кто боится света.

— Что? — Сердце пустилось пугающим галопом, из глаз потекли слезы, зрение затуманилось. Голос старшего повара доносился будто издалека.

— Лучано, послушай: здесь нет никакой опасности. Сделай глубокий вдох.

— Не могу.

— Вдохни один раз, и мы уйдем.

— Не могу.

— Посмотри на меня! — Он сжал мне лицо ладонями и пристально взглянул в глаза. Хотя мое сердце продолжало бешено колотиться, я сумел втянуть воздух. Синьор Ферреро обнял меня за плечи, и мы благополучно выбрались из подвала. Я сел на землю и не вставал, пока сердце не успокоилось. Затем вытер пот со лба и спросил:

— Как вы догадались, что мне это удастся?